вдруг вспомнила один эпизод, рассказанный ей матерью. Когда Яков душил пожилую женщину, Сережа бесстрастно наблюдал за потасовкой, раскачиваясь на качелях.
Ей стало по-настоящему страшно за сына, выросшего моральным уродом. «Хорошо, что я послушала мать и не родила второго», – подумала она. А вслух, тихо, но твердо, сказала:
– Отдайте мне деньги за мамин дом.
Аккада сжала сухонькие ручки в кулачки:
– Какие деньги? Их уже нет давно. Перед нашим отъездом я Гаусам долг отдала за Яшкино лечение в клинике. Забудь!
Вика подошла вплотную к свекрови и отчеканила:
– Если в течение двух дней вы не отдадите мои деньги, я пойду к адвокату и заявлю, что меня обманом заставили удочерить Аллу. Что я отказываюсь от удочерения, которое вы провернули при помощи взятки.
В комнате повисла такая тишина, что было слышно, как бьется сердце каждого из присутствующих. Через несколько секунд Яков бросился на Вику с кулаками. Ударом в живот он сбил ее на пол и уже ногами несколько раз приложился к спине свернувшейся калачиком супруги.
Акада не на шутку испугалась: быстро уложила невестку в постель, накрыла ее одеялом и побежала искать аптечку. Когда Вика пришла в себя, свекровь сидела рядом и, гладя ее по плечу, клялась, что вернет ей деньги и до конца своих дней будет сдувать с невестки пылинки.
Та не поверила ни единому слову Пеннерши, но ей все стало вдруг безразличным. Женщина бросила взгляд на Сережу. Тот увлеченно листал журнал с комиксами и громко хохотал над ними. Вика поняла: сына, над которым она так тряслась, ради которого всем жертвовала, у нее больше нет. Нет отца, нет матери, нет дома, куда бы она могла вернуться. Нет ничего. Все ее жертвы оказались напрасными. Права была Валентина: она, Вика, – набитая дура-крестоносица, каких довольно много на необъятных просторах бывшего СССР.
С этого момента в ее комнате появилась еда, возникли соки и шоколад, даже красное вино из русского магазина. Свекровь делала Вике компрессы, примочки, массажи и, знай, приговаривала: «Чего только не случается в семейной жизни: ссорятся-мирятся, потом целуются-милуются. Перемелется – мука будет!».
Остальные домочадцы вели себя так, будто ничего не произошло. Только Яков однажды бросил вскользь: «Если пожалуешься кому, меня, может, и накажут, но тебя тут же вышлют из страны. Раз семья не сложилась, оснований оставаться в Германии у тебя больше не будет. С восьмым параграфом немцы не церемонятся. Я вчера был у адвоката, и он заверил меня, что детей однозначно присудят мне. Так что, прикрыться несовершеннолетним Серегой у тебя не получится».
Вика ничего ему не ответила. Молча, повернулась лицом к стене: нестерпимо ныл огромный синяк на левой ягодице, бедро совершенно опухло, поднялась температура. Доктор, к которому она обратилась слишком поздно, ухватился за голову:
– Да у вас – абсцесс, фрау Глюк! Где вы умудрились так ушибиться?
– С подоконника