почувствовал, что ему как гостю, впервые переступившему порог её заведения, фрау Эльза или просто Лиза уделяет больше внимания.
Они рассмеялись и пошли по белой лестнице вверх, где в комнатах уже слышались приглушённые женские голоса.
– Сашенька сегодня свободна? – услышал Радовский полушёпот Зимина.
– Да. Я её сейчас позову.
– Не для меня…
– Хорошо, хорошо, Вадичка… Я всё поняла. Предупрежу…
– Какая ты умничка. Нам пару шампанского и коньяк. И ещё, как всегда, шоколад и фрукты.
– Хорошо, хорошо, Вадичка. А кого позвать для тебя?
– Эту ночь, дорогая Елизавета Павловна, я хотел бы провести с вами! – торжественно произнёс Зимин.
– Ах ты испорченный мальчишка!
Радовский услышал возню, притворное рычание Зимина и восторженные всхлипы Лизы.
Да, неплохо они тут устроились. Тихие ночи без обстрелов и бомбёжки. Тихое заведение. Шампанское, фрукты, французские духи… Не оборачиваясь, Радовский продекламировал:
И всю ночь звучит зловещий хохот
В коридорах гулких и во храме
Песни, танцы и тяжёлый грохот
Сапогов, подкованных гвоздями.
Он шагнул в распахнутую дверь и оказался в просторной зале, драпированной зелёным бархатом и тяжёлыми портьерами до самого пола. Паркет был навощён. Пахло так, как пахнет в старом платяном шкафу, из которого только что убрали всю одежду. Одежда всегда хранит запах человека, носившего её. Вот и эта просторная комната, загромождённая вдоль стен тяжёлыми складками зелёного бархата и просторными кожаными диванами, пахла людьми, в разное время бывавшими здесь. Это был запах женщин и мужчин в минуты их откровения, подавленного страдания и притворной любви, которая в какое-то мгновение могла стать настоящей.
Они подошли к столу, на котором уже стояли бутылки, фужеры и фарфоровая ваза с фруктами. Зимин налил коньяку. Они выпили. Радовский продолжал принюхиваться к позабытым запахам прошлой жизни. Зимин заметил это и сказал:
– Ты и её будешь обнюхивать? Смотри не испугай.
– Кого?
– Сашеньку. Сейчас увидишь её.
Вскоре в комнату вошли две девушки. Простучали каблучки, послышался смех, в котором Радовский сразу поймал фальшивые ноты всё той же театральности и человеческой порочности, слегка замаскированной показной профессиональной развязностью.
– Меня зовут Сашей, – сказала блондинка и оперлась на его плечо, обдавая запахом дешёвых духов и здорового молодого тела.
Радовский поймал её руку и поцеловал прохладные пальцы, которые мелко дрожали, словно от холода. И в чаду не страстей, а угара…
– Что с тобой, милая? – наклонился он к ней и снова мысленно повторил: «…И в чаду не страстей, а угара…»
– Ничего, – улыбнулась она, неумело скрывая напряжение.
– Ты вся дрожишь.
– Это сейчас пройдёт.
Через две недели на старенькой трофейной полуторке