череп, и девушка упала. Две малышки рыдали в кровати, а единственный сын съежился у тела погибшей сестры. Приметив рядом с небольшой кучкой лучин свечу из свиного сала, Манфрид сунул ее в карман, зажег вымазанную жиром тростинку от углей в очаге и осмотрел помещение.
Стащив с кровати и детей одеяла, он бросил на них лучины, несколько ножей и пару клубней, что жарились на очаге, а затем перетянул узел бечевкой. Манфрид задул лучину, спрятал ее в карман и перешагнул через всхлипывавшего мальчишку. Во дворе ждали конь и телега, но ни брата, ни Генриха не было видно.
Манфрид бросил узел из одеял в телегу и огляделся, пока его глаза быстро наново приспосабливались к дождливой ночи вокруг. Он увидел Генриха на расстоянии пятидесяти шагов: крестьянин, поскальзываясь, бежал, а за ним безмолвно гнался Гегель. Гроссбарт прыгнул, пытаясь ухватить беглеца за ноги и повалить его, но промахнулся и сам упал лицом в грязь. Генрих оторвался и помчался в сторону города.
Сложив ладони рупором, Манфрид заорал:
– У меня тут малыши, Генрих! Возвращайся! Сбежишь, им конец!
Генрих пробежал еще несколько шагов, затем перешел на шаг на самой периферии обзора Манфрида. Гегель поднялся и бросил на крестьянина злобный взгляд, но понимал, что нельзя его вспугнуть неуместной попыткой догнать. Поэтому поспешил к брату, и, когда Генрих потрусил обратно в сторону фермы, принялся шептать в огромное ухо.
– Будут последствия, – проговорил Гегель. – Точно будут.
– Он на нас весь город спустит, – согласился его брат. – Это нечестно, ведь его жена пыталась нас убить.
Манфрид коснулся давно сросшегося носа.
– Мы лишь сводили счеты, ей не стоило лезть, да еще с топором.
Гегель потер шрам пониже спины.
Генрих подошел к братьям, лишь инстинктивно ухватив суть их слов. Всякий добрый крестьянин любит своего сына даже больше, чем жену, и Генрих понимал, что Гроссбарты без колебаний прикончат юного Бреннена. Генрих расплылся в безумной ухмылке, думая о том, как завтра поутру весь город сплотится вокруг его утраты, выследит этих псов и вздернет на виселице.
Крестьянин сурово посмотрел на Гегеля, но тот не остался в долгу и ударил Генриха в нос. Голова у него закружилась, а затем Генрих почувствовал, как его вяжут, будто непослушное чучело – веревка врезалась в лодыжки и запястья. Генрих, словно в тумане, увидел, как Манфрид вернулся в дом, а потом резко очнулся, когда в дверном проеме заплясал свет. Манфрид бросил несколько углей из очага в солому на кровати, и крики девочек слились, когда всю постель охватил огонь. Манфрид вновь вышел наружу, волоча за собой одной рукой почти потерявшего сознание Бреннена и сжимая в другой клубень репы.
– Не так все должно было пойти, – заявил Манфрид. – Ты нас вынудил…
– Дважды нас обидел, – согласился Гегель.
– Прошу вас. – Покрасневшие глаза Генриха метались между сыном и огнем в доме. – Простите меня, парни, честное слово. Отпустите его и пощадите малышек. – Крики девочек