с десятиградусной плюсовой погодой. И спрашиваю сам себя: «Бог качельный, ну какие тебе тут варежки, Юрий Васильевич?! Какие тебе варежки?! В такую-то теплынь?».
И сам себе отвечаю: обычные, зелёные. Ведь они не исчезли, они просто потерялись. И кто-то новый обязательно их найдет. Примеряет. Приглядится. И однажды по телефону донесётся до меня звонкий смеющийся голос: «Дядя Юра? Феноменальсла! Встречаемся на „Речном вокзале“! Я буду в центре зала. В меховой шапке и в зелёных варежках! Не забыли, как это выглядит? А, дядя Юра?».
2. КАМЕНЬ ХРАБРОСТИ (повседневная жизнь подростков XXI века)
Страх
– Получается, я как бы умер? – Андрей-Мелкий лежал на пыльном операционном столе и таращил на нас свои круглые двенадцатилетние глазищи. Но до этого стола был долгий путь по тёмным коридорам, переходам, галереям старой заброшенной больницы. Мои юные друзья с окрестных дворов вытащили меня сюда уже во второй раз.
Первый раз нас было всего пятеро. Вечером было душно, я вышел прогуляться, – и компания местных подростков пошла со мной. Мы дошли до Собачьего парка, побродили у пересыхающего пруда. А потом Фокс, Мелкий, Слим и Флэшка предложили свой маршрут: «Давайте в больничку, а?».
Мы не торопясь побрели через Зелёную рощу – в медгородок. Там, между сосен, высилось в темноте шестиэтажное здание в стиле сталинского ампира – когда-то это была лучшая больница в городе. Потом, в перестроечные годы, её угробили.
Угробили… Вот и выплыло тональное слово. За этим мы и шли – за окологробными делами, за жутью, за адреналином. И в первый раз, надо сказать, получили по полной.
Слим показал окно, где выбита оказалась решётка. (Слим самый бродячий в компании – в радиусе километра от двора он знает все дыры, щели, потаённые места, знаком с продавцами ночных киосков и бомжами, водителями поливалок и сторожами). Слим показал вход – окно со снятой решёткой, а сам в тёмную пасть громадного сталинского «вампира» не полез. И уже это всех напрягло. Но на миру и смерть красна – и решительный Фокс заскочил на табуретку, приставленную к проему окна (кем?), и взобрался на подоконник. За ним – Флэшка. Потом Мелкий.
С той стороны, почти под подоконником, стояли «турникеты» раздевалки. Мы прошли под ними. Двинулись в сторону угадываемого в темноте проёма. Под ногами хрустело стекло. Вышли в бывшее фойе. Закрытые двери лифта. Вверх – лестница. Массивные перила, широкие ступени. Поднялись на второй этаж.
Эх, какую красоту угробили! В лёгком свечении июльского месяца видны были расходящиеся от лестничной площадки коридоры. Анфилады комнат с раскрытыми дверями. Мы заглянули в несколько кабинетов. Валялись регистрационные журналы, книги (на обложке одной удалось прочитать «Марина Влади. Прерванный полёт»). Покорёженные металлические шкафы. В угол стащены раковины умывальников. Огромный пластиковый шприц. Кушетки. В одной комнате даже шторы не сняли – и они висели здесь уже десятилетие, не раздвигаемые по утрам