из июньских дней Юрик пошёл к матери на стройку. Коробка возводимой АТСки была уже пустынной. Рабочие разошлись по домам. В воздухе болтался вздёрнутый подъёмным краном компрессор и притороченный к нему моток кабеля. Это мастер требовал в конце каждого дня вздымать на верхотуру, под стрелу крана, всё более-менее ценное. Не было житья от воришек и любопытных «исследователей»! Тень компрессора – чёткий параллелепипед – покачивалась на замусоренной земле. Юра сел в затенении, начал сам с собой играть в ножички. Он дожидался, когда мать, штукатур-маляр, доделает свою работу. Мама задерживалась. Что-то там не давалось ей.
Вдруг со второго этажа послышались крики. Мать звонко кого-то материла. Нецензурщину она позволяла себе только в гневе. По выкрикам матери Юра понял, что какой-то ханыга, решив, что стройка опустела, курочил там, на втором этаже, электропроводку.
Юра подкинулся. Увидел в незастеклённом проёме стены спину матери. Мама пятилась и громко, на весь, наверное, город кричала:
– Убери топор, подлюка! Размахался! Я твою харю до единого волоска запомнила! … скроешься! Сегодня же за решётку сядешь!
Мамка, изобразив пальцами решётку, продолжала потихоньку пятиться назад.
Юрка знал, что нужно броситься ей на помощь, но почувствовал в душе липкий, кисельный страх.
А мама… Мама вдруг запнулась о низкий порожек металлической секции. Вскрикнула. И полетела вниз.
У фундамента стоял огромный чан с гашёной известью. Ослепительные белые брызги ударили шрапнелью по стене АТСки. Юрка взвыл. Бросился к матери. Она, заляпанная белым, по горло стояла в жгучей жиже и наощупь искала бортик чана.
– Воды! Быстрее воды! – просипела она, когда Юрка помог ей выбраться. – Глаза жжёт! И руки! И грудь!
Юрка помчался к цыганским домам по соседству со стройкой. Черноволосый хозяин мигом откликнулся на его всхлипы. Бросился на подмогу. Кто-то вызвал «Скорую помощь».
С сильными ожогами мать увезли в больницу. А Юрка остался один. Он стоял у окна опустевшей квартиры, хотя ждать было некого, и грыз себя. Он клял себя за трусость. Ну чего стоило хотя бы закричать: «Мамка, я к тебе!». Всё было бы по-другому! Поймали бы вора-ханыгу! Здоровой и невредимой осталась бы мать! А Юрку не терзала бы совесть!
Но – не закричал! Онемел! Застыл, как на гипнотизёрской сцене! Тру-сиш-ка!
На следующий день к Юрке пришли люди из профкома. Велели собираться в лагерь.
…Он подошёл к костру, когда у нас уже затеялся сумбурный разговор. Изгоисто присел в сторонке. Краем уха ловил слова сверстников.
А мы продолжали углублять знакомства. Способ для этого отыскался неожиданный и не очень затасканный. Я вспомнил, что накануне прочёл популярную книжку про Зуева-Инсарова, известного в своё время графолога. И стал рассказывать ребятам о чудесах, которые он творил, выведывая по почерку характер любого человека,