на входной двери.
Вот и подвальчик собственной квартиры, пыльный и захламленный. Невольно размышляю о нашем пятиэтажном доме. Недавно какие-то люди, то ли бандиты, то ли полицейские, а то ли сотрудники спецслужб – даже не знаю, латвийских, российских или американских – взяли за грудки соседа со второго этажа и пригрозили выкинуть его с крыши, если он не перестанет блевать и ссать из окна на цветы перед входом. У этих ребят здесь живёт какая-то краля. Потом под утро часов в пять они ещё стреляли из пистолета по пьяни с балкона во тьму просто так, для веселья, весь дом с окружающими многоэтажками слышали их гогот и грохот. Но жаловаться никто не жаловался, все понимают, в каком государстве мы живём, здесь тебя, как таракана, растопчут сапогом, убьют и не заметят.
У нас под окнами цветы не простые, но чёрно-белые герберы, которые никто не решается трогать, чтобы не огрести пизды от друзей девушки Джеймса Бонда, которая эти цветы посадила. Сосед с пятого этажа сорвал, а потом его нашли на берегу реки Даугавы мёртвым, вроде как случай, решил искупаться, но вдруг стало плохо то ли с сердцем, а то ли из-за мышечных судорог. Лицо у него было чёрным-чёрным с белыми-белыми белками закатившихся глаз.
Я, впрочем, вознамерился сходить на гейские похороны. Опасные для меня. Точнее, я скорее всё-таки не пойду.
Я в подвале… Осматриваюсь на доски и книги. Лучше обойдёмся без обряда прощания. Под маленькой лампочкой в потолке витает взвешенная пыль. У меня начинается кашель, склоняюсь. А в полу-то кольцо. Большое, размером с диаметр хобота слона или пятака здоровенного чёрта. Раньше его здесь не было!
Я наклоняюсь и кольцо подымаю. Оно, о чудо, подаётся. Люк, стало быть. Внизу мерцают огни, в глубину ведёт лестница, меня там убьют, но я спускаюсь по ступеням. По сторонам на выщербленных кирпичных стенах факелы и свечи. Кто бы мог подумать, что под советским домом притаилось средневековье. У ступенчатого спуска есть ответвления, он непрямой, но свободно предлагает пойти в ту или другую сторону под редкий звук капель расплавленного воска и столь же редкий треск свечей.
Иду, прикольно, вижу выход из подвала. За ним мелькает неровная дёргающаяся луна. Иду к истеричке, но ударяюсь головой. Двигаю вперёд руками и ногами. Только делаю себе больно. Преграды не разбить. Я в тупике. Я вышел на стеклянную стену.
Возвращаюсь в полутьму. Прямо передо мной – стена с нарисованной пасторалью, как в католической церкви Скорбящей Богоматери в Старой Риге, живописная реченька вдалеке изгибается, поля, люди и на излёте взгляда церковь. Похоже на сталинское счастье. Мне надо пробить придуманный рай и выйти к отцу. Но он же мёртвый, зачем. Или там, за разрисованным холстом, не отец, но луна. Или солнце, с морем и песчаным пляжем. Пальмы. Кричащие чайки. Режущая глаза ясность простора и ярость волн.
Бумагу с церковью прорвать легко: я прорываю бумагу. Однако за ней никаких свободы и волн,