того самого серебра схватил?
– Ага! Нечего добру-то пропадать! А чего?
– Митюха тоже так рассудил. И где теперь Митюха? А? Кидай свое серебро – самим бы ноги унести!
Не без сожаления Ерёма присоединился к товарищу. Смутно понимал горняк, что тот прав. Выбраться бы на белый свет, а там давай бог ноги с проклятого завода. Воротиться бы в родную деревеньку! Или сыскать где тихий уголок да зажить мирной жизнью, растить хлеб, ходить за скотиной, рыбачить и плотничать…
Тихий шорох и скрежет чешуи по камням ворвался в его мысли.
Грохота обвала не слышал никто, но наутро не сыскали сразу троих – двух горняков и стражника Митюху. Спустившись же вниз, нашли, что один из коридоров засыпало пустой породой. Серый мертвый камень был всюду, куда ни глянь. Сперва хотели разрывать завал, думая, отыскать коли не живых людей, то хотя бы их тела, но вызванный к руднику Сысой Псоич не велел этого делать.
– Рудничный, – только и процедил он. – Его работа!
Надо было пробивать другую шахту, на новом месте. Но где?
Глава 3.
У переправы через Волгу партию кандальников нагнал ведьмак.
Шли торопясь, казаки на сытых лошадях постоянно подгоняли бредущих пешком людей. Тех, кто выбивался из сил, секли нагайками прямо в строю, охаживая заодно и тех, кто пытался помогать уставшим. Алексею и Антону Багрицкому попадало чаще прочих – они, не сговариваясь, взяли под опеку юного Владимира Шаховского. Хрупкий юноша тяжело переносил пеший переход. Если первые дни он еще держался, то позже стал сдавать. Вдобавок ко всему, выданные ему казенные сапоги оказались на два размера больше нужного и грозили свалиться.
– Радуйся, хотя бы, что каши не просят, – пробовал поддерживать товарища Антон Багрицкий.
– Я радуюсь.
Владимир подставил загоревшее лицо ветру. Юноша исхудал, казался моложе своих лет. И не раз и не два, когда случалось проходить через деревеньки, на него обращались жалостливые бабьи взгляды. Касатиком, сынком звали его деревенские бабы и спешили сунуть кусок хлеба или изо всей партии выносили молока лишь ему, да двум случившимся тут же деткам. От молока Владимир отказывался, краснея так густо, что только поневоле усиливал убеждения в своей молодости.
Как-то на пути, в одном из сел, их нагнал возок. Кандальников согнали всех в одну избу, где усталые люди спали вповалку. Было душно. Пахло потом, немытыми телами, грязными онучами. Вдобавок не у одного и не у двух каторжан случилось расстройство желудка, и едкие газы только усиливали общую вонь. И поэтому, когда в дверь заглянул офицер и быстро, злым шепотом выкрикнул имя Владимира Шаховского, юноша сорвался с места в надежде хоть ненадолго подышать свежим воздухом.
Его не было какое-то время, а когда он вернулся, не спавшие Алексей и Антон заметили, что глаза их молодого друга странно блестят. Обеими руками он прижимал к груди что-то, завернутое в тряпицу.
– Чего там? Зачем к начальству вызывали?
Владимир рухнул на полати между друзьями. Он мотал