вам деньги.
Он прибыл раньше и послал женщину меня встретить и посмотреть, таков ли я, как говорят. Ну что же, я здесь, и ты нужен мне, как есть.
В моем саду, пытаюсь объяснить ему я, что в моем прекрасном изумрудном саду, добрый мой господин, завелась жирная, наглая, прожорливая гусеница. Каждый растит свой сад для себя, мне же уготовлено взращивать его для других, оставив свою мечту до самого последнего «почему нет». Эта гусеница еще вгрызается в листья на самых нижних ветвях моих прекрасных деревьев, и каждый раз, осматривая сад по утрам, я вижу эти следы, круглые и обгаженные. Но я никак не могу изловить беспокойное чудовище, потому как среди бела дня ее не найти. Она подбирается к плодам, а лишь только подберется – превратится в бабочку, или в саранчу, и расплодит свое потомство. Мне надоело сыпать на пути этой гусеницы отраву. Она обходит ее стороной. Как же мне поступить?
Сейтенга слушает внимательно, он оперся на палку, его взгляд устремлен прямо на меня, но меня он не видит.
«Предложите ей плод, которым она точно подавится. Террор искореняется только террором. Не лаской, и не добрыми намерениями, господин Ривенхарт. Хотите избавиться от паразита – так боритесь с ним его же способами».
Ему придется стать мне другом, хотя бы и на время; но я не могу отдать ему свою записку, ведь это означает, что ее будет читать кто-то третий. Это видится как издевка, но небо знает, что не намеренная. Говорить вслух стало непозволительной, непростительной роскошью.
«И велика ваша гусеница?»
Теперь пришла моя очередь смеяться. Все же поменьше твоих. Ситарх Сейтенга – словно зерно меж двух жерновов. С одной стороны – неуемная жадность Одера, а что ждет его с другой – он еще не имеет несчастья знать.
«На то, что вы мне привезли, можно купить маленькое государство. Чего же вам, в самом деле, надо? Даже представить боюсь».
И тут этот самонадеянный глупец, этот упрямый осел, ни-о-чем-не-задумывающийся-сам-в-себе Ронни вываливается на порог хижины и останавливается прямо позади Сейтенги. Тот замирает, и я только слышу, как с силой ввернулась в землю его палка. Старик даже не оборачивается. Его белые глаза, кажется, могут просверлить воздух.
«Ты?»
«Да».
Оба серьезны и грустны, как монахи на обедне.
«А мне сообщили, что тебя замучили в подземельях Оретанга».
«Да. Примерно так оно и было», – соглашается Ронни.
Связанные общей идеей, до конца этой жизни, и как не объяснишь жене, где был лет двадцать без вести, без строки, так и товарищам не объяснишь, не солгав. Такая ложь будет иметь непривычный сладковато-тленный привкус, от которого никак не избавиться, даже выдав затем сразу правду как на духу; эти ничего в действительности не означающие слова, разрушают говорящего исподтишка изнутри, отравляют ему дыхание, а другим жизнь.
«Мы ведь тебя ждали, да, ждали, – вздыхает Сейтенга, – Вы, что ли, его с собой привезли, Ривенхарт?»
Он говорит так