.

и он всадил иглу с обезболивающим средством мне прямо над коленом.

      Нашими лошадьми пообедали. Ронни, ты не мог бы…

      «Нет, не мог бы. А это что еще такое?»

      Он размотал повязку и уставился на рану.

      Ты не мог бы все же помягче с девушкой? Она мне помогла.

      Он отошел, подбросил в печь дров, снял кипяток с огня, глотнул из своей фляги и достал из тумбочки бинты.

      «Помогла, да, как же. Я скажу тебе как все было. Ты подобрал девчонку в Гаттерре, проку от нее никакого, она вляпалась в капкан раххэ, ты ее спас, и тебя насадили на вертел. Так было?»

      Нет, не так. Но ты, ты сам меня дожидался целых полторы недели, а потом, когда я не вернулся, сорвался, не выдержал и поехал навстречу. И это было так.

      «Не ерничай, выпить не получишь сегодня ни капли, а то весь как мел белый, то и гляди помрешь от потери крови».

      Испугал. Да ты меня своими колкостями из гроба поднимешь!

      «Больно? Потерпи», – ответил Рейсин.

      Ванда очаровала его рассказом о том, как мы отбивались от грамов, отчего-то умолчав о своем участии, и он смягчился и перестал ворчать. Зато со мной она почти не разговаривала, становясь час от часу все мрачнее и мрачнее, и что бы ни было ей не по нраву, она не признавалась, и шутки с Ронни и его людьми в счет не шли. Она по плечи отрезала свои длинные блестящие волосы рональдовым ножом, и под утро, пробравшись ко мне вниз, с отсутствующим видом сообщила, что Рейсин помог ей с машиной, и что ее довезут до города.

      (22.10.1076)

      Это ошибка – считать, будто мертвецы надежнее живых, ибо они ничего не расскажут. Разорванная туша животного наилучшим образом свидетельствует о том, когда, откуда пришел хищник, силен он или слаб, болен или здоров. Бездыханное тело человека с меньшей вероятностью, но все же почти всегда укажет убийцу, который так часто остается загадкой лишь потому, что его преследователи давно разжирели и потеряли нюх. И все же, ненадежнее всего именно они – неоконченные, законсервированные, наформалиненные, недоделанные дела, недодуманные мысли и недосказанные признания – как отложенные, ненанесенные удары. Они жгут язык и руки до тех пор, пока не подвигнут к действию завершенному; они столь сильны, что на время застилают разум и требуют отмести прочь всякую оценку последствий. Не стоит также опрометчиво полагать, что в этом виновато сердце, потому как сердце в наименьшей степени участвует в принятии самых непоследовательных решений. Именно оно способно горько сожалеть, плакать и раскаиваться, пусть даже и шепотом.

      Сколько раз я ловил себя на мысли, что ничего не знаю о прошлом самых близких мне людей; и дело вовсе не в чьей—то патологической скрытности, и не в моем безразличии, но в той степени доверия, которая заставляет не открываться, а скрывать, и только в этом защита. Генерал Хелей относится к моей затее неодобрительно, еще более неодобрительно к навязанной ему эскападе, поскольку без меня он добрался бы годным путем до Элиона намного быстрее