ее голос изменяется, и появляется эхо, как если бы говорили несколько человек одновременно. Я чувствую, будто встал меж двух зеркал и оказался в лабиринте. Что может быть страшнее, чем заплутать в самом себе, в то время как мечущийся разум то уподобляется младенцу, получившему леденец, то в мгновение видит то, что еще не сбылось, или сбылось, но не в этой жизни! Она ищет среди моих мыслей, среди моих фантазий и эмоций, сама того не осознавая, проникает в самые потаенные углы моей памяти, но этот трюк уже не впервые! Она не находит: она еще не поняла, что я осознаю сейчас силу своих желаний и потому не желаю ничего.
И все же, как стремительно спускается на Альтхавен темнота! Словно клетку с птицей накрывают черной кулисой, и птица умолкает.
(07.10.1076)
Усталость как волны: вот они накрыли с головой, а вот уже отхлынули. Все важное создается на пределе сил, на гребне волны, и удовлетворение от своих трудов – словно гребнем сносит разум вниз, в спасительную лагуну бездействия. Это – дыхание царства, это песня и рисунок. Время плуга сменятся временем серпа, истощением почвы – и вновь смена пахарей. У каждого времени есть свой предел, после которого не выжать уже ни капли сока, ни капли пота, ни слезы. Разум спит в своей лагуне. Суждено ли ему вновь проснуться, или же его предел уже наступил, не столь важно; самое главное – перемены, течение, горение времени и сил.
О поворотах времени говорят только вслух, чтобы записать их все, должно немало песка просеяться сквозь узкое горло человеческой ограниченности; только тогда несчастная правда обрастет достаточным количеством интерпретаций, чтобы закупориться в них, как моллюск в раковину. Как язык, которому нельзя научиться, способность распознавать правду играет злую шутку с теми, кто пытается ее домыслить и возомнить себя истинно мудрецом. Как райская птица, которая грезится в последнем, предсмертном сне, она также прекрасна, и так же беспощадна. Счастливцы! Вы видите ее один раз, и не ищете, и не зовете ее снова и снова, на протяжении всей своей жизни.
«Что опаздываешь, с любовницей расстаться не мог?»
Только Ронни может говорить со мной в таком тоне. Остальным, если рот откроют – резать язык. А ты как думал?
«По-моему, у тебя нездоровые прихоти. Она почти ребенок. И где ты ее раздобыл?»
Не я ее, она меня. И она не ребенок. Ей семнадцать.
«Да, и еще три года как подсудное дело. Мне всё равно, что у вас там по обоюдному согласию, но ты делаешь глупость, за которую с тебя могут спросить. По всей строгости».
В Варлейне один год, в Элионе было бы три. Рональд, мой дом…
«Территория Варлейна!»
…Место, куда блюстители порядка и нравов не имеют прав совать свой длинный нос. И потом, она вот-вот выйдет замуж.
«Тем хуже. Это уже не просто совращение юной девицы, это чистая имитация права первой ночи с последующим выдворением объекта вожделения вон в чужие руки».
Я знаю, почему он меня раззадоривает. Мы едем верхом под проливным