и сомнения в себе скрывал грубостью, иногда – как с цепи срывался и в одной из драк сильно покалечил парня моих лет – за девчонку, которая того и не стоила. Она, я и тогда это понимал, была только поводом для сбрасывания моей обиды, злости, отрицательной энергии. Я искал такие поводы. Дали мне пять лет. И вот – снова жизнь развернулась в иную сторону. Тюрьма хорошему не научит, не верьте. И меня не научила. Вышел, правда, не сломленный, с решимостью жизнь переменить. Но на приличную работу с судимостью не брали, пошёл вопреки себе и дружкам на стройку простым рабочим. Ничего в те годы у меня не было – ни жилья, ни семьи, ни образования, ни перспектив, одна озлобленность, тоска и угрюмость. Жил одним днём – от получки до получки, и всё равно пытался что-то сложить из своей жизни. Единственное, что было хорошо – я не пил, как остальные работяги. Может, конечно, в конце концов, и спился бы – от безнадёги, от тогдашней выпрямленной, простенькой советской житухи. Но рассчитывать мне было не на кого, старался держаться. Помню, что очень хотел учиться дальше. Но с чего начинать? Ни кола, ни двора. Деньги были нужны отчаянно, и я со своими двумя тюремными дружбанами подрядился дачки строить и ремонтировать. Дружки мои быстро сели по новой за кражу стройматериалов, а меня каким-то случаем новая отсидка миновала. Случилось другое – как-то в поисках заработка я подрядился на ремонт кровли у одного старого одинокого профессора, тоже, кстати, своё отсидевшего по молодости, но реабилитированного. Несколько выходных жил у него на даче, как водится, вечером выпивали – разговоры разговаривали, я ему о своей жизни и о детских мечтах рассказал, про самолёты-то. А он познакомил меня со своим другом-авиастроителем. С судимостью меня на авиапредприятие, конечно, не взяли, но он помог мне устроиться водителем к одному начальнику и поступить в МАИ на вечернее. И вот снова, смотрите – казалось бы, шёл я уже по кривоватой дорожке, ан она выпрямилась. Жизнь порой такие крутые повороты делает, такие виражи закладывает! Когда начал учиться, что-то во мне встрепенулось-вспомнилось-ожило. Я постарше других был, в жизни побольше понимал, учился, как зверь. На практику пошёл к тому самому Андрею Феоктистовичу, другу моего профессора. Через его протекцию всё же взяли меня в конструкторское, а работать я и умел, и любил, поэтому быстро стал продвигаться по служебной лестнице наверх, преодолевать чужие предубеждения было для меня даже чем-то вроде спортивных достижений тогда. А дальше внезапно всё вообще случилось как в сказке – в 60-х к нам приехала французская делегация по обмену и наладились международные связи. Хоть и с трудом (я был всё-таки когда-то давно судимый, неженатый, беспартийный – практически, не выездной…), меня включили в состав большой делегации во Францию, в Ле Бурже. Это была страшная редкость тогда, просто неслыханное везение. Мне говорили, что так решили даже не наши – за меня просила французская сторона. И там нашу делегацию сопровождала переводчица-француженка с русскими корнями… Короче, я влюбился, как
