общественные чувства. «Домострой» предписывает каждому православному «по вся дни утром вставь, Богу молитися и отпети заутреню и часы, а в воскресенье и праздник – молебен и святым каждение. Вечером же отпети вечерню, повечерницу, полунощницу с молитвами и поклонами». После этой вечерней службы «отнюдь не пити, ни ести, ни молвы творити. А ложася спать, три поклона в землю положити. А в полунощи всегда тайно вставь, со слезами прилежно Богу молитися, елико вместимо. Всегда чётки в руках держати и молитву Иисусову во устах непрестанно имети, и в церкви, и дома, и в торг ходя, и стоя, и сидя, и на всяком месте». Принимаясь за какое-нибудь дело, уходя за чем-нибудь из дому, садясь за обед и ужин, должно, «устроив себя, прежде святым поклонитися трижды в землю, проговорить «достойно» да молитву Иисусову да благословиться у настоятельствующего», и потом уже приступать к делу. Водворяя в доме эти и многие другие монастырские обряды, «Домострой» старался поселить в нем и монастырский дух, проповедуя безусловное послушание домовладыке игумену, запрещая всякие игры и забавы, предписывая домочадцам «иметь душевную чистоту, телесное бесстрастие, походку кроткую, голос умеренный, слово благочинное; перед старшими хранить молчание, сильным оказывать повиновение, не смеяться, избегать споров и возражений, говорить меньше, а слушать больше, зрение иметь долу, а душу горе» и т. д., и т. д. Тот же самый монастырский дух распространялся и на всю общественную жизнь. Неподвижность была идеалом умственной и общественной жизни и рутина тормозила жизнь даже в малейших её мелочах. Для всего было дано правило, и «вождь по жизни» говорит: «всему есть обычай испокон века и дело то должно вершиться без всякой порухи». Все удовольствия, развлечения, игры были делом дьявола, бесоугодием, языческой мерзостью. Народные песни, сказки, поговорки относились к той же категории, а сочинения, исполненные «небылиц и вымысла», сожигались на теле их авторов и распространителей. Игры, хороводы, качели предавались проклятию и преследовались властью. Пляска, особенно женская, возбуждала в правоверных ужас и отвращение. «О, злое, проклятое плясание, – говорит один моралист, – о, лукавыя жены многовертимое плясание! Пляшущая жена – любодейница дьявола, супруга адова, невеста сатанина; все любящия плясание осуждены мучениям неугасимого огня и неусыпающих червей»; даже все смотрящие на танцы и на другие «бесовския, злыя и прелестныя игры, суть сатанины любовницы». И «Стоглав» и «Домострой», и церковные поучения, и правительственные указы – всё старалось изгнать из русской жизни «бесовскую прелесть» и регулировать её по монастырскому уставу. Ни в домах, ни на улицах, ни при свадьбах, ни при каких других случаях песен не петь, игр и хороводов не затевать, не плясать, загадок не загадывать, сказок не сказывать; глумотворцев, органников, песельников, гусельников не слушать, празднословием и смехотворением душ своих не губить, на святках личин и платья скоморошеского на себя не накладывать; олова и воску не лить, кулачных боёв не делать, в бабки
