может затенить весь остальной смысл, и тогда подлинный мир выглядит так, словно он лежит в руинах. Источник же скуки заключается в том, что мы требуем прописных букв, в то время как следует довольствоваться строчными. Если это не удается, то возникает скука.
Скука должна восприниматься как неизбежный факт, как неотъемлемая черта жизни» (Ларс Свендсен).
Можем ли мы удовлетвориться строчными буквами, когда вся наша сущность жаждет прописных?!
Как ни странно, ответ есть в небольшой книжечке Киркегора «Повторение»:
«Один писатель сказал: часто единственная счастливая любовь, это любовь-воспоминание, или любовь, ставшая воспоминанием. Он, несомненно, прав, надо только помнить, что воспоминание сначала делает человека несчастным. Единственная же поистине счастливая любовь – это любовь-повторение…
Повторение – неизносимое одеяние, которое свободно, но вместе с тем плотно облегает фигуру, нигде не жмет и нигде не висит мешком. Надежда – прелестная девушка, ускользающая из рук; воспоминание – красивая и зрелая женщина, время которой уже прошло. Повторение – любимая жена, которая никогда не наскучит. Ведь наскучить и надоесть может только новое. Старое же не надоедает никогда; отдавшись ему, становишься счастливым…
Тот, кто хочет жить лишь надеждою, труслив; тот, кто хочет жить лишь воспоминаниями, празден; но кто хочет повторения, тот – серьезен, и чем сильнее и сознательнее он хочет этого, тем он глубже как личность» (Серен Киркегор. «Повторение»).
В ХХ веке это получило название депрессии. В XXI – стало пандемией. Ритм техногенной цивилизации более не соотвествует человеческому: скука, меланхолия, печаль – реликты «прекрасного прошлого». Депрессия – ужас современности: мы все проваливаемся во тьму.
Иначе говоря, именно наш «романтизм» (а в глубине мы все романтики), наша жажда необыкновенного, необычайного, уникального – и толкает нас к беспредельной скуке повторения, тоски и депрессии. Мы уже не в состоянии найти необыкновенное в обыденном, Мы не в состоянии повторять сакральный цикл изо дня в день. Скука и тоска посланы нам как проклятие за нашу беспомощность.
Самоубийство
В деревне Хворки весной внезапно у себя в избе повесился Рыська, одинокий, здоровый, крепкий мужик лет сорока пяти.
Никаких серьезных причин не было. Я часто встречал его в лесу – хотя между нашими деревнями большое расстояние. Его огромная пшеничная копна была видна издалека. Как и все, он собирал лисички, бруснику, чернику, клюкву, морошку, ходил с огромным плетеным коробом на спине и всегда испуганно-ласково улыбался при встрече.
Зимой в Хворках живут только в трех домах. Автолавка туда не ходит, в снежные зимы дорогу заносит полностью, так что Рыська (прозвище, не знаю даже, как его звали) каждую неделю на широких лыжах должен был ходить 8 верст в Березно за продуктами на все три дома. Он рассказывал, что рюкзак оказывался настолько неподъемным, что широкие лыжи проваливались глубоко