заваленный свитками холстов, бутылочками с маслом и лаком, палитрой, кистями, красками и прочими принадлежностями художника. К стене была прислонена стопка разных набросков и несколько законченных картин, в основном пейзажи и человеческие фигуры.
– Я вынуждена принимать вас в мастерской, – сказала миссис Грэхем, – в гостиной сегодня не топлено, а сейчас довольно холодно, чтобы сидеть возле потухшего камина.
И освободив два стула от узурпировавшего их артистического хлама, она пригласила нас присесть, а сама заняла свое прежнее место у мольберта, но села не лицом к нему, а вполоборота, и за разговором время от времени поглядывала на стоявшую на нем картину, изредка добавляя мазок-другой, словно была не в силах полностью оторваться от работы и сосредоточить внимание на гостях. Картина представляла собой вид на Уайлдфелл-Холл ранним утром с поля под холмом: темный силуэт особняка рельефно выступал на фоне ясного серебристо-голубого неба с отдельными красными прожилками на горизонте, точно схваченный и по рисунку, и по цвету. Во всей работе чувствовалось и мастерство художника, и его тонкий вкус.
– Вижу, вы душой в работе, миссис Грэхем, – заметил я. – Умоляю вас, продолжайте, а то ведь, если вы страдаете, оттого что наше присутствие отрывает вас от работы, мы будем чувствовать себя непрошеными гостями, вторгшимися в ваши владения.
– О нет! – ответила она и бросила кисть на стол, будто вспомнив о правилах хорошего тона. – Меня не так уж часто осаждают посетители, чтобы я пожалела несколько минут для тех немногих, кто удостаивает меня своим обществом.
– Картина ведь почти закончена? – поинтересовался я, подходя к мольберту, чтобы лучше ее рассмотреть, и глядя на нее с гораздо большим восторгом и восхищением, чем хотел показать. – Еще два-три мазка на переднем плане, пожалуй, сделают ее совершенной. Но почему вы назвали ее «Поместье Фернли, Камберленд», а не «Уайлдфелл-Холл, ***шир»? – спросил я, указывая на надпись, сделанную мелкими буквами у нижнего края холста.
И тут же понял, что совершил бестактность, потому что хозяйка дома покраснела и замялась, но после минутного колебания ответила с какой-то отчаянной решимостью:
– Потому что у меня есть друзья в свете – по крайней мере, знакомые, – от которых я хотела бы скрыть свое нынешнее местонахождение, а поскольку они могут увидеть эту картину и, возможно, узнают мой стиль, несмотря на вымышленные инициалы в нижнем углу, я приняла меры предосторожности и дала вымышленное название еще и картине, чтобы направить их по ложному следу, если они все-таки попытаются меня по ней выследить.
– Так вы не намерены оставить ее у себя? – спросил я, только чтобы переменить тему.
– Нет, я не могу позволить себе писать картины ради собственного удовольствия.
– Мама все свои картины отсылает в Лондон, – вмешался Артур, – а там их кто-то продает и присылает нам деньги.
Разглядывая другие работы, я отметил прелестный набросок Линденхоупа, сделанный с вершины холма; еще один