через дальние поля и луга.
У меня сохранились весьма приятные воспоминания о той прогулке по утоптанной, белой от солнца дороге, кое-где затененной весело зеленеющими деревьями, с каймой из цветов по обочинам и живыми изгородями, благоухающими изысканными ароматами, или по дивным лугам и полям, радующим взор прелестным душистым цветением и восхитительной майской зеленью. Правда, Элиза была не со мной, а с подругами в коляске, и, надеюсь, не менее счастлива, чем я; но даже когда мы, пешие, сойдя с большой дороги, чтобы срезать путь через поле, увидели, как малюсенькая коляска исчезает вдали за деревьями, я не возненавидел эти деревья за то, что они спрятали от меня милый капор и шаль, как не почувствовал, что за этой преградой осталось мое счастье, ибо, признаться, я был слишком счастлив в обществе миссис Грэхем, чтобы жалеть об отсутствии Элизы Миллуорд.
Правда, поначалу она была вызывающе неприступна, видимо, твердо решив не разговаривать ни с кем, кроме Мэри Миллуорд и Артура. Они с Мэри шли чуть впереди, чаще с мальчиком посередине, но, если дорога позволяла, я пристраивался сбоку от нее, Ричард Уилсон – сбоку от мисс Миллуорд, ну а Фергус брел сам по себе где ему заблагорассудится. Но через некоторое время миссис Грэхем стала приветливее, и в конце концов мне удалось почти безраздельно завладеть ее вниманием – еще бы я не был счастлив! – и всякий раз, когда она снисходила до разговора, я слушал ее с удовольствием. Восхищало меня все: в тех случаях, когда наши мнения и переживания совпадали, это был ее непомерный здравый смысл, изысканный вкус и чуткость, а когда расходились – та дерзкая непреклонность, с которой она защищала или отстаивала свои взгляды, та страстность и увлеченность, которые дразнили мое воображение, и даже если меня задевало какое-нибудь ее недоброе словцо, суровый взгляд или убийственное суждение о моей персоне, это вызывало у меня лишь крайнее недовольство собой, оттого что я произвел на нее столь неприятное впечатление, и растущее желание обелить себя в ее глазах, защитить свою репутацию и, если возможно, заслужить ее одобрение.
И вот наш путь подошел к конечной цели. Холмы стали выше и круче, на какое-то время заслонив от нас перспективу, но, когда мы, преодолев крутой подъем, забрались на гребень и глянули вниз, там, в расщелине, нашим взорам открылось море – темно-фиолетовое, с голубизной. По его отнюдь не безмятежной глади бежали крохотные белые барашки, которые с такой высоты даже самый зоркий глаз вряд ли отличил бы от круживших над ними чаек, чьи белые крылья ослепительно сверкали в лучах солнца; суденышек было всего два, да и те далеко.
Я посмотрел на свою спутницу, желая понять, какое впечатление произвело на нее это великолепное зрелище. Она не проронила ни звука, лишь тихо стояла, устремив на бескрайнюю синь восхищенный взгляд, убедивший меня, что увиденное ее не разочаровало. К слову сказать, глаза у нее были прекрасные. Не знаю, говорил ли я тебе уже, что они были большие, ясные, почти черные, но не карие, а темно-серые, и в них всегда просматривалась душа. С моря