когда геноведьма наконец объявит, что пора отправляться в пасть, ему будет настолько плевать на все окружающее, что не потребуется даже усыплять его. Сам поплетется на смерть, как бездумный анэнцефал.
Но это было не так. Когда Гензель услышал ритмичные шлепки шагов, тело рефлекторно напряглось, по обновленным мышцам словно пропустили разряд тока. Эти шаги, негромкие, но приближающиеся, показались ему горном глашатая, последним звуком, что обыкновенно парит над площадью перед тем, как топор палача удовлетворенно хрястнет о деревянную колоду.
«Смерть идет, – подумал Гензель, чувствуя, как сползает с него толстое полотно апатии, как быстро и тревожно сокращается в груди сердце. – Но отчего же она не парализовала меня? Неужели совсем не боится?..»
– Братец!
У Гензеля даже в глазах потемнело – точно кто-то заехал по затылку тяжелой дубиной.
– Гретель! – воскликнул он, вскакивая. – Гретель! Ты ли это?
Она мало изменилась по сравнению с ним. Такая же хрупкая и бледная, разве что болезненная худоба стала не так заметна. А еще Гензелю показалось, что взгляд ее прозрачных глаз неуловимо изменился. Что-то появилось в нем, а что – он не мог сразу определить. То же самое, что смотреть на пробирку с абсолютно прозрачным раствором, гадая, какие вещества в нем растворены. В одном Гензель был уверен: это был взгляд его сестры. Может, немного более взрослый, чем он привык, но, без сомнения, ее собственный. Наверно, темное генетическое колдовство еще не успело изувечить ее душу.
Она была в новом сером платье, именно таком, как приличествует ученице, – скромном и однотонном, с треугольным воротником. Волосы, позабывшие цепкую хватку ветвей Железного леса, были заплетены в аккуратные белоснежные косы.
Он схватил ее за руку через решетку и тотчас испуганно выпустил – Гретель тихо вскрикнула от боли. Ну конечно, он и забыл, какие у него теперь лапищи – крендели из гвоздей крутить горазды…
– Извини! – сказал он торопливо. – Видишь, какой я неуклюжий…
Она протянула другую руку и крепко обняла его за голову. Он заметил, что от ее пальцев пахнет не так, как обычно, наверно, какими-то кислотами и препаратами. Она тоже кое-что заметила.
– Ты окреп, братец Гензель, – сказала она с радостью, отстранившись наконец от решетки и разглядывая его с головы до ног. – И выглядишь отлично. Ну прямо вылитый окторон какой-нибудь! Какие мышцы!
Он через силу ухмыльнулся:
– Только зубы вот прежние остались… Бывают разве октороны с такими зубищами?
– И не такие бывают, уж поверь. Ты, кажется, и ростом выше стал?
– Немного, может. Да, нагулял мяса, пока сидел здесь. Кормежка отменная… Скоро стану толстым, как наш священник из Церкви Человечества.
Она потрепала его по плечу, и он против воли рассмеялся. Одно только присутствие Гретель в его камере делало воздух чище и сытнее. А еще он машинально схватил ее за тонкую полупрозрачную кисть