ни разу, совершенно ни разу не ошибиться? А как же тогда то, что мы созданы по Его образу и подобию? Почему же тогда мы не такие же непогрешимые?
Паолина снова схватила тетивщика за руку, стискивая ее почти до боли:
– Замолчи!.. – она прерывисто дышала, и Пеппо показалось, что он кожей ощущает, как пылает ее лицо, – я не знаю, прав ли ты. Но зато точно знаю, что если кто-то тебя услышит – быть большой беде.
Пеппо осекся. Только сейчас он ощутил, что, похоже, перегнул палку.
– Прости, – пробормотал он, – сам не пойму, чего вдруг распустил язык. Тем более, что я мало смыслю в церковной премудрости.
Паолина покачала головой, снова отнимая руку и пристально глядя на тетивщика:
– И все же, ты удивительный, – раздумчиво произнесла она, – ты видишь мир как-то по-своему, как другие не могут. Или просто не догадываются. Ты во всем находишь какой-то свой смысл, словно видишь изнутри и людей, и вещи. Уверена, тебя многие за это недолюбливают.
Губы Пеппо дрогнули улыбкой:
– Увы, из этого корня и растут почти все мои беды.
Девушке захотелось спросить, узнал ли тетивщик что-то о своем пропавшем друге. Она уже набрала было воздуха, но тут же вспомнила, как непреклонно Пеппо отгородился от ее вопросов при встрече. А тот помолчал и вдруг негромко спросил:
– Паолина, это сестры тебя изводят?
Девушка недоуменно моргнула:
– Что?
– Ты много плакала накануне, я же слышу, хоть ты и не хочешь об этом говорить.
– Я много плакала месяц назад, – отрезала Паолина, инстинктивно ощетиниваясь, – а сейчас только изредка. Здесь, знаешь, не слишком часто есть резоны для веселья. Почти каждый день здесь кто-то умирает.
Но Пеппо нетерпеливо покачал головой:
– В тебе снова что-то изменилось с нашей прошлой встречи, – сказал он, – неделю назад, попробуй я завести разговор, вроде сегодняшнего, ты бы велела мне захлопнуть рот, сделать умное лицо и слушать Евангелие. А сегодня… ты подпустила меня ближе. У тебя словно нет сил меня отталкивать.
Паолина глубоко вздохнула, зажмуриваясь. Еще никогда у нее так отчаянно не чесались руки дать кому-то пощечину. В душе вдруг забродило бесшабашное желание отплатить Джузеппе за бесцеремонность его же монетой и насладиться его растерянностью.
– Тебе любопытно? – едко спросила она, – изволь. Вчера я нагрубила умирающему. Он похвалился, как в юности изнасиловал девицу, потом назвал меня шлюхой, а потом попытался задрать мне подол. Мне всю ночь казалось, что Спаситель на распятии хмурится, а в каждом углу мерещился призрак этого человека. Сам посуди, что за сны мне грезились.
Слово за словом, не подбирая иносказаний… Паолина говорила, боясь закончить фразу, зная, что наступившая тишина и выражение брезгливости на лице Пеппо тут же смоют ее усталую браваду и обратят ее мучительным стыдом. Но тишина наступила, а в лице Пеппо не дрогнул ни один мускул.
– Поделом, – коротко отрезал он.
– Кому? –