окрасилось бордовым. Пришлось ползти к Фире, чей прибор славился большей точностью, и славу свою подтвердил, подтвердив показания ртутного коллеги. У Арона Марковича ртом пошла пена. «Арон, шо Вы мне тут в самом деле? Я токо помыла!» – сказала Фира, но «скорую» вызвала. Врачи в два счёта осмеяли Мишины надежды. Прямой массаж сердца с красненькой таблеткой сотворили из тестя новую копейку, и он сиял на кушетке, рассматривая на Фире просвечивающийся халатик: «А Вы знаете что-нибудь за стринги, Фирочка? А то в этом вашем всём будете иметь лёжа только меня одного!»
Случались и дни, когда война утомляла обоих. Тогда к ужину они выходили вместе, в глаза друг другу не глядя и маскируя стремление к миру безразличием. Хрупкий шанс. Одно неловкое слово, двусмысленный жест и – шагай обратно в окопы. В последнее такое застолье Сима играла модератора: дурашливым чириканьем насаждала меж противников веселье; то и дело поправляла отцу воротничок, а мужу – редеющую шевелюру. Наконец, водрузила на стол блюдо с дымящимися пельменями:
– И по пятьдесят водочки, да, папуля? Думаю, не помешает!
– Ну, не знаю, не знаю, – сказал Арон Маркович, – приступа опасаюсь…»
Миша хмыкнул и разлил по рюмкам.
– Чё это он хмыкает, Сима?
– Да не хмыкает он. Насморк просто!
– Ну, насморк, так насморк.
Миша, тяжко вздохнув, тяжко выдохнул. Зреющий опасный вопрос отца о затруднённом дыхании мужа Сима пресекла тостом: «Давайте, мальчики! За нас!» Выпили. Поморщились. Взялись за вилки. «Мишка, с той стороны бери, там поджаристей, – сказала Сима, – папочка, тебе сметанку, уксус?» – «Водочки!» Зять торопливо услужил. Через пару минут – ещё раз и с тем же подхалимажем. Это означало капитуляцию. На пятой рюмке Арон Маркович закурил. Он всегда закуривал в доме, когда ощущал даже малую свою значимость. А тут безоговорочная победа! Вчистую уделал! Но хмель и поверженный враг разгоняли кровь. Хотелось большего. А оно не прочитывалось.
И вдруг Арон Маркович понял! Всю жизнь грызся этим вопросом, и вот сейчас понял: для истинного солдата победа от поражения неотличима, это лишь два результата одного пути! А самого пути больше нет! И кровь не кипит, и оттого зуд нестерпимый. Точно такой был в 85-м, после Афганистана. И воевать в Приднестровье потом уехал, гонимый тем же зудом. И в Чечню рвался. И здесь, во вторую ливанскую, аж колотило – так хотелось снова глотнуть того одуряющего варева из радости и страха, напитанного запахом парного мяса и пороховых газов.
Никаких перемирий! Иначе – конец. Вот на этом стуле и кончишься! А не кончишься сразу, так сперва расчешешь себя до полусмерти. Короче, долг солдата – ничто! Дух солдата – всё! На выбор формы возобновления боевых действий у отставного майора ушла секунда. Арон Маркович затушил сигарету и сказал: «Мудак ты, Мишка! Понял?»
Миша уставился на Симу. Тишина густела, набухая громовым «В окопы!»
Но