как!» – ехидно сказал санитар.
Остальные ничего не сказали, и тоже ехидно. Одна только заведующая отделением, не зная русского, продолжала улыбаться по-доброму. Миша, упреждая катастрофу, перевёл: «Арон рад знакомству и выражает надежду на искреннюю взаимную симпатию». В целом, присутствующие согласились с такой трактовкой. Настало время сходиться. О том же известили боем настенные часы, приглашая дочь обнять отца, а Мишу поправить на нём панаму. Поправили, обняли, и каталка с Ароном Марковичем, отделённая от родни, тронулась в новую жизнь.
Как любая качественная подделка, жизнь эта мало отличалась от обычной. Лишь запах мясной запеканки с мылом был неправдоподобно плотен и настолько въедлив, что куда там аромату какой-то магнолии? – само её существование представлялось вымыслом. «Не тряси коляску, придурок! – сказал Арон Маркович и, стараясь на правах дебютанта прозвучать доброжелательно, добавил – Пожалуйста»
Дорога к палате лежала через большую обеденную залу, где нянька поочерёдно кормила головы трёх старушек. Тел у них не было. Даже если это только казалось, то в каталках они, всё равно, занимали так немного места, что действо походило на кормление именно голов. Неприятное зрелище, но в этом интерьере – с настенными светильниками «под ампир» и авангардисткой живописью – вполне органичное.
Как кормят остальных постояльцев и где они сами, и есть ли они вообще, Арона Марковича не интересовало. Его особо ничего не интересовало, кроме не ставших ещё привычными новых ощущений, из которых самое неприятное – видимая картинка. Расфокусированная, плывущая и с обрезанными углами. Будто боковое зрение переместилось в центр. Смотреть так – больно. И это очень раздражало и утомляло, заталкивая сознание в сон. Противиться получалось плохо, а хотелось не дать реальности смешаться с бредом. В полусне страшно быть связанным по рукам и ногам. Всякий может пнуть, обидеть или припомнить тебе что-нибудь тайное, о чём нельзя вслух. Особенно опасны те, кого уже нет. Кто умер, остался в детстве или вычеркнут тобой из жизни. У таких на всё есть документы и доказательства твоей вины. Такие – гони их, ни гони – не отступят. Будут рвать из тебя плоть, как недавно – Кныш. Он чаще всех приходит. Точнее, не он, а баба в судейской мантии и парике с буклями. Каждый раз она поднимается на трибуну и зачитывает одно и то же письмо «из материалов дела»: «Я, Кныш Сергей, учащийся восьмого класса обыкновенной средней школы свидетельствую, что на публичных испытаниях смелости мальчиков нашего класса я первым вызвался подняться на крышу, и, пройдя по её карнизу десяток шагов, сорвался и разбился насмерть. Таким образом, пусть и ценою собственной жизни, я доказал присутствовавшему на испытаниях своему мучителю – Белому Арону, учащемуся того же класса той же школы, его трусость и ничтожность. Каковое доказательство, а не подростковую глупость, и требую считать единственным мотивом совершённого поступка!»
Сразу по прочтении, судья откладывала бумаги