планом берлога и рядом с ней еще одна – полная ценностей.
Крупным планом лица красноармейцев. Потом спины. Мальчишка глядит им вслед из леса с удивлением – это незнакомая для него форма, – но не выходит. Ждет, пока расстрельная команда скроется, и только тогда бежит к яме. Спрыгивает туда…
– …ть миллионов рублей! – говорит старичок.
– Невероятно… – шепчет Люся мечтательно.
– Это на рыло, получается, по дв… – говорит громила-шахматист.
– Яков, – укоризненно говорит старичок.
– Не для того мы, евреи, вынесли столько, чтобы делить на брата эти самые несчастные восемнадцать миллионов рублей, – говорит старичок.
– Это деньги, которые мы потратим на сионизм, – говорит он.
– На репатриацию нашего народа туда, где дух нашей веры, – говорит он.
– В Израиль, – говорит он.
Лица собравшихся становятся мечтательными. Они выглядят как советские люди, которым рассказали о колбасе (в принципе, о колбасе они и думают, так что никакого противоречия нет. – Примеч. В. Л.).
– Святая Земля… – говорит Люся мечтательно.
– Да, Люся, – говорит старичок мягко.
– А завари-ка нам еще чайку, – говорит он.
Люся яростно – как репатриант в аэропорт – бросается на кухню. Старичок, дождавшись, когда дверь закроется, говорит:
– И я готов сказать вам, где спрятаны сокровища моего брата, Царя Семеновича Соломона, – говорит он.
– При условии, что все они будут обращены нами на исход евреев в Святую Землю, – говорит он.
– Потому что именно на это мой брат, уверовавший в Тору, и хотел их отдать, – говорит он и утирает слезу.
Комната, полная полуголых женщин, в кресле сидит мужчина, сильно пьяный, но в отличной форме, накачанный, мускулистый. На груди татуировка «ВМФ СССР». Мужчина держит на каждой ноге по две шлюхи – итого четыре, а в правой руке – бутылку с вином «Днестровское», а в левой – папироску «Жок» и карты. Несколько мужчин с картами сидят рядом. Крупным планом – лицо мужчины. В нем угадываются черты мальчика, который прожил несколько лет возле расстрельного рва. Дверь в комнату приоткрывается, мы видим голову в милицейской фуражке.
– А кто там, мля? – спрашивает мужчина, не оглядываясь.
– Участковый, – говорит одна из шлюх.
Мужчина, не оглядываясь, бросает назад две пятидесятирублевки. Мы следим за тем, как они взмывают в воздух, потом камера отрывается от них, показывает люстру – очень дорогую, чешскую, – а когда спускается к двери, та уже закрыта. Купюр нет. Шлюхи хохочут. Дверь снова приоткрывается.
– Нет, ну это уже нагле… – говорит было мужчина.
Замолкает, полуобернувшись. В двери стоит старичок из сцены в хрущевке – а это все происходит в частном одноэтажном доме, один раз можно показать общий план, виноградник, машина, в общем, роскошь – и качает головой.
– А, поп пришел! – хохочет мужчина.
– Ребе-хренебе! –