И сейчас впереди все сожжено. Два моста, особливо овины с овсом и прочие разные склады. Все у нас не абы как, а все по приказу начальства. Ведь мы, казаки, что…
Но Наполеон, поняв, что ничего кроме восхваления казаков, от пленного больше не добьется, не стал слушать пленного дальше и велел отпустить его. Затем, не обсудив итоги допроса ни с Бертье, ни с Жюно, уехал осматривать аванпосты.
После этого вослед тому шустрому мужичку все стали, посмеиваясь, называть Мюрата «настоящим казаком». Однако о самих же казаках говорили с ощущением холодка между лопатками. Из уст в уста передавалось, что всех своих пленных они обирают до нитки и убивают без всякого сожаления.
Однако подобные новости долетали до рядовых частей армии, которых кампания касалась пока только болезнями, голодом и прочими неудобствами похода, лишь отдаленными сплетнями. Впрочем, даже сплетни эти мало беспокоили командиров, поскольку каждый день возникали тысячи более насущных, требующих немедленного решения проблем. Наряду с потерявшим всякое управление мародерством все более и более развивалось дезертирство.
Аланхэ давно уже не имел крыши над головой – в самом прямом смысле. Все более или менее сносные строения от Немана до Днепра были сожжены или просто разрушены, и он с удивлением вспоминал ту первую и последнюю избу в Кокутишках, где они провели с Клаудией ночь. Теперь она с доном Хоакином ночевала в лазаретном фургоне, а сам он предпочитал охапку сена под деревом. Впрочем, сено все чаще заменялось лапником.
Долгие быстрые переходы выматывали своей бесполезностью. Казалось, все они догоняют какой-то призрак, который обнаруживает себя лишь странно холодными утрами в низинах в виде сизого наводящего озноб тумана. И в этой погоне силы их таяли сами собой, столь же призрачно, сколь и безрезультатно.
Поводя плечами от утренней сырости, снова сулившей невыносимую жару днем, дон Гарсия устало слушал соображения д'Алорно. Начштаба долго говорил о необходимости поторопить походный госпиталь, застрявший далеко в Волковыске, обустроить пекарни, наладить забой отощавших волов, и о всяких прочих делах, мало имевших отношения к той войне, к которой привык граф за четверть века.
– У вас все?
– В принципе, да, граф, – пунктуальный эльзасец уже потянулся за трубкой, как вдруг хлопнул себя по лбу. – Ах, да, есть еще кое-что. Из пикетов сегодня принесли вот такую вот мерзость, – и он протянул Аланхэ косо обрезанную желтоватую бумагу с прыгающими буквами. – Полюбуйтесь.
Аланхэ, несмотря на перчатки, брезгливо взял бумагу и, морщась от омерзения, прочел текст на испанском языке:
«Испанские солдаты! Вас заставляют сражаться с нами, заставляют думать, что русские не отдают должной справедливости вашему мужеству… Вы слишком хорошо знаете русских, чтобы предположить, что они бегут от вас. Они примут сражение, и ваше отступление будет трудно. Как добрые товарищи советуем вам возвратиться к себе. Император играет травлю своих храбрых солдат. Возвращайтесь!!!»
Кровь бросилась в лицо дона Гарсии.
– Ракальи!