забывай, она сказала, что деньги будут. Как ты думаешь, что бы все это значило? Полагаю, она увидела нечто, о чем не захотела рассказывать. Ее что-то напугало.
– Наверное, ее впечатлил вид змеи.
– Думаешь, в этом есть какой-то смысл?..
– Медовая моя булочка, эксперт по предсказаниям у нас ты. Откуда мне знать?
– Ну, ладно. Я рада, что ты ее не возненавидел. Я боялась.
– Я коварен, – заявил я. – Свои мысли я скрываю.
– Только не от меня! Они останутся и на второй показ.
– Что-что?
– Дети. Они всегда остаются. Ты чудно выкрутился с посудой!
– Я лукав, – объявил я. – Чуть позже я непременно покушусь на твою честь!
Глава 6
Откладывать решение, чтобы поразмыслить о нем на досуге, для меня не в новинку. В итоге, когда мне удается найти время и повернуться к проблеме лицом, выясняется, что все давно решено и вердикт вынесен. Наверняка так поступают все, только никто в этом не признается. Словно в темных и глухих пещерах разума безликие присяжные провели заседание и приняли решение. Есть во мне тайная, никогда не спящая часть, которую я всегда представлял в виде черных глубоких вод – много что там зарождается, но на поверхность поднимается немногое. Или же это огромная библиотека с записями обо всем, что случилось с живой материей с момента ее появления.
Думаю, некоторым людям – к примеру, поэтам – проникать туда легче, чем остальным. Однажды, когда я занимался доставкой газет и у меня не было будильника, я придумал, как посылать запрос и получать ответ. Ночью, лежа в постели, я представлял себя стоящим на берегу черных вод. Брал в руку круглый белый камень. Писал на нем черными буквами «четыре часа», ронял камень в воду и смотрел, как он переворачивается и исчезает. Срабатывало. Ровно в четыре я просыпался. Потом научился просыпаться в четыре десять, в четверть пятого. Ни разу не проспал.
Иногда на поверхность вылезает нечто странное, иногда нечто ужасающее – вроде морского змея или кракена, поднимающегося из бездонных глубин.
Всего год назад в нашем доме умер Дэннис, брат Мэри, причем умирал он долго и тяжело. Воспаление щитовидной железы заставляло беднягу корчиться от ужаса, он сделался буен и опасен. Его доброе, вытянутое лошадиное лицо типичного ирландца обратилось в звериную маску. Я удерживал его, когда он метался в предсмертном бреду, успокаивал и подбадривал; агония тянулась целую неделю, пока легкие не заполнились жидкостью. Я не хотел, чтобы Мэри смотрела, как он умирает. Прежде ей не приходилось видеть смерть, и я боялся, что она начисто уничтожит память о добром и хорошем человеке, которым был ее брат. Потом, сидя у его постели, я почувствовал, как из моих темных вод выплыло чудовище. Я возненавидел умирающего. Мне захотелось его убить, перегрызть ему глотку. Желваки напряглись, губы ощерились, будто у волка при виде добычи.
Терзаемый чувством вины, я открылся старому доктору Пилу, подписавшему свидетельство о смерти.
– Не вижу в этом ничего особенного, – заметил он. – Мне приходилось встречать подобные эмоции, хотя мало кто способен в них признаться.
– Откуда такая ненависть? Он же мне нравился.
– Быть