крестьянин. Помещик Толстой с молодости жил среди крестьян, говорил с ними, учил их детей, работал с ними, во время полевых работ ел с ними хлеб и пил воду, любовница его молодых лет была крестьянка, которой он построил в деревне крепкий кирпичный дом. В поздние свои годы, когда он был известен всему миру как великий писатель и пророк, он не обращал внимания на угрозы чёрной сотни и не чувствовал себя задетым критикой профессоров, но очень расстраивался, когда крестьяне, увидев его, не здоровались с ним. А он все равно здоровался с ними.
Немыслимое и невозможное требование Толстого оставить жизнь в городе и переселиться в деревню, чтобы в поте лица своего есть хлеб, находило отклик у многих людей, принадлежавшим к разным сословиям. Однажды к нему пришёл машинист, отец трёх детей, который хотел оставить работу на железной дороге, переселиться в деревню и обрабатывать землю. Жена поддерживала его. Толстой похвалил жену и позавидовал такой жене, но разумно посоветовал не делать этого, потому что работа машиниста, хоть и городская, но наиболее близка к идеалу труда, который он проповедовал. Но были и такие, которых нельзя было остановить разумным предостережением.
В нескольких верстах от Ясной Поляны в деревне Овсянниково жила в избе Мария Александровна Шмидт, в прошлом классная дама в московском Николаевском училище. В деревне у нее была корова Манечка. Когда-то Мария Александровна Шмидт прочла Толстого, и у неё открылись глаза на христианство, и она, оставаясь христианкой, перестала быть православной; она поняла, что ее жизнь ложь и надо жить так, как говорит Толстой, то есть на земле своим трудом. Никогда прежде она не пахала и не сеяла и не держала в руках сельскохозяйственных орудий и не собирала хворост в лесу для печи и не имела коровы. Но она все смогла, все сделала, и даже вылечилась от туберкулёза на тёплом Кавказе, куда уехала жить на земле и где однажды встретилась с медведем, который – вот бездельник! – сидел на дереве и ел сладкие, спелые абрикосы.
По дороге с Кавказа ее обворовали, что она считала величайшим благодеянием со стороны Бога, освободившего ее от денег. «Господь на нас оглянулся!».
Софья Андреевна считала Марию Александровну фанатичкой, а Толстой святой. «Не знал и не знаю ни одной женщины духовно выше М [арьи] А [лександровны]. Она так высока, что уже не ценишь ее. Кажется, так и должно быть и не может быть иначе».
Тут, на примере Марии Александровны Шмидт и ее подруги, тоже классной дамы Ольги Алексеевны Баршевой, мы видим магическую силу слова Толстого, способного обращать и возвышать людей. Его слово сотворило чудо: убрало бельма православия с глаз двух женщин, так что они тут же увидели ясную истину Христа, и вырвало их из привычной и казавшейся единственно возможной жизни, чтобы бросить в новую, странную, голую жизнь, в которой больше не было защиты того, что мы называем «цивилизацией».
20
В черной