бокалом стукнул о дубовый стол. Лёдник снова промолчал, посидел, опустив голову. Прантиш, немного пошатываясь, нависал над ним угрожающе, как циклоп над Улиссом. А что – он, пан Вырвич герба «Гиппоцентавр», сильный, большой… Ух, какой хват! Что перед ним какой-то доктор, даже если и в Праге учился! В голове играли скрипки и волынки, пол пошатывался в такт музыке, так что пришлось опереться обеими руками о стол.
Алхимик, как ни в чем не бывало, опять наполнил бокал. Прантиш снова успел первым, хоть и расплескал драгоценной жидкости… Но его руку вдруг стремительно, как клещами, перехватила рука лекаря. Лёдник холодно промолвил, не глядя на школяра:
– Думаю, вашей милости уже достаточно.
– Да т-ты как посмел! Да я т-тебя… Хам… Плет-тей попро…про…
Однако язык не успевал за возмущенными мыслями, мир вокруг зашатался, как отражение в вешних водах. Вырвич только осознал, что кто-то взвалил его на плечо самым позорным образом, как мешок с горохом, и куда-то понес. Да еще низкий голос где-то рядом ворчал:
– Глупый мальчишка…
На этом длинный день приключений для Прантиша Вырвича завершился.
Глава третья
Как Прантиш познакомился с воеводовой дочкой и едва не потерял алхимика
Утро началось с головной боли. Этакое нормальное шляхетское утро. Прантиш еле продрал свои когда-то яркие голубые глаза. Он лежал в кровати не самой шикарной, но все-таки в кровати, а не на полу… Хоть и на извечном для придорожной корчмы сенном тюфяке. Похоже, им выделили, как почетным гостям, комнатку на втором этаже. Адэлина любезность? Память понемногу возвращалась, и это не радовало. Неужто его сюда принес Лёдник? Прантиш вспомнил, как выхватывал бокалы из-под большого носа доктора с радостным чувством, что это настоящий подвиг, и щеки загорелись от стыда. А где этот доктор? Не сбежал ли? Вырвич попробовал приподняться, но от этого мир поплыл купальским хороводом, даже отблески пламени костра примерещились… О, Боже, как болит голова!
– Что, наискался пан in vino veritas? – насмешливый голос рядом воспринялся с облегчением. Школяр повернул голову, от чего в глазах потемнело. Когда туман рассеялся, Прантиш понял, что доктор, уже без своей черной мантии, в одной белой рубахе и саксонских портках, размешивает в кубке какой-то отвар, от которого идет запах собачьей мяты.
– И часто пан Вырвич доходит до такого состояния? – насмешливо проскрипел алхимик.
– Я не люблю быть таким… Таким, как мой отец…
Вырвич сразу пожалел о своих словах… Вот оно, что у трезвого на уме…, embritas et amor cuncta sekreta produnt. Но Лёдник даже не хмыкнул. Только спросил, продолжая что-то взбивать в кубке:
– А вот что мне интересно… Мой пан такой боевитый, а без сабли. Видимо, в геройской сече свое оружие оставил?
– Ага, в сече… – вот же умеет человека уколоть. – В конвенте забыл.
– Значит, убегать пришлось… Неужто дочку какого-то профессора соблазнил?
Злые слова Лёдника, однако, звучали скорее ворчливо,