нам и не глянуть. Сколь бы утка не бодрилась, а гусем не бывать.
Сидел Котыга в шатре, среди десятка поместных дворян, коих ведал уже не первый год.
– И девки у тебя были?
– А то, как же, – осклабился Котыга. – Я ведь из вотчины Андрея Курбского на войну пошел. Знатный был человек. И умом своим славился, и землями богатыми и … смачными девками. Глядишь, и мне перепало, хе-хе…
На другой день взяли Котыгу «за пристава79». Один из дворян решил выслужиться перед царскими воеводами и выдал распустившего язык Котыгу с потрохами, в надежде на государеву награду.
После «сыска с пристрастием» Котыгу увезли на Москву к Малюте Скуратову, а тот поведал о «воровских» словах царю.
Иван Васильевич вспылил:
– Иуду Курбского восхвалял?! Ливонскую войну хулил?! Паршивой уткой меня нарекал?! Нещадно казнить, собаку! И людишек его предать смерти. А поместье – разорить, дабы другим неповадно было!
– Завтра же сам отправлюсь, великий государь, – поклонился Малюта.
– И Бориску Годунова прихвати. Пусть свыкается. Земли подлого изменника ему передам.
На самое Благовещенье80 в хоромах было скорбно: Федор Иванович Годунов крепко занемог, да так занемог, что больше и не поднялся. Не помогли ни молитвы, ни пользительные травы, ни старец-ведун. Умер Федор Годунов.
Дмитрий Иваныч, тотчас после похорон брата в усыпальнице Ипатьевского монастыря, позвал к себе Бориску да трехлетнюю племянницу Иринушку и молвил:
– Матушка ваша еще позалетось преставилась, батюшка ныне Богу душу отдал. Сироты вы.
Брат и сестрица заплакали, а Дмитрий Иванович продолжал:
– Но Бог вас не оставит. Отныне жить будете в моих хоромах. Стану вам и за отца и за мать. Слюбно ли, чада?
– Слюбно, дядюшка, – шмыгнул носом Бориска81.
Старая мамка подвела обоих к Годунову.
– Кланяйтесь кормильцу и благодетелю нашему Дмитрию Иванычу. Во всем ему повинуйтесь и чтите как Бога.
Борис и Иринушка поклонились в ноги.
Хоромы дяди были куда меньше отцовых: две избы на подклетях, да две белые горницы со светелкой, связанные переходами и сенями; зато и на дворе, и в сенях, и в покоях было тихо и благочинно.
Дмитрий, в отличие от Федора, не любил суеты и шума: не по нраву ему были ни кулачные бои, ни медвежьи травли, ни соколиные потехи. Жил неприметно и скромно, сторонясь костромских бояр и приказных дьяков.
С первых же дней Дмитрий Иванович привел Бориску в свою книжницу.
– Батюшка твой не был горазд до грамоты. Тебя ж, Борис, хочу разумником видеть. В грамоте сила великая. Постигнешь – и мир в твоих очах будет иной. Желаешь ли стать книгочеем?
– Желаю, дядюшка.
И потекли дни Бориса в неустанном учении. Поначалу Дмитрий Иванович усадил за «Букварь» с титлами да заповедями.
– Тут начало начал, здесь всякая премудрость зачинается. Вот то – аз, а подле – буки. Вникай, Борис. Вникнешь