пока я был захвачен диалогом с телефоном, молодая девушка пропала из виду – видать, сошла на одной из первых остановок, ее деревня не так далеко от Вологды, могла бы и пешком дойти, чего собаку мучить; впрочем, это я так, с обиды… распланировал после бултыхания в интернете взять себя в руки, поднять с разнежившего комфортом места и подсадить к девушке, что-нибудь да спросить, поговорить о том – о сём, имя узнать, потом куда-то деться и спешно его забыть, и пьяным под забором, страдая, валяться, вдыхать черную землю: тоже своего рода расстрел.
И нет теперь этой девушки.
Зато затылки спереди так и вели приличную беседу. Оценки, предметы, планы, воплощенные в жизнь за год, планы на лето, планы на следующий год; что я буду делать в грядущие века?
Вряд ли в колл-центр опять. Пойду куда-нибудь консультантом.
Вдруг – со стороны – откуда… сзади!
Вонзившаяся в мое плечо ладонь, – успел заметить: правая! – словно прожгла футболку. А летнюю толстовку я как раз снял, а то ведь и ночью – подозрительно жарко и презрительно душно.
И пальцы врезались так, словно сейчас хозяин руки вырвет мне плечо, словно б он готовился к этому, всю дорогу силы берег, может, мечта у него такая – коллекционирует вырванные плечи, раньше – девичьи, теперь и на свой пол перешел. А вдруг перепутал!? По моей-то шевелюре не грех было перепутать: пусть космы да косы не свисали, но длинный был мой волос, а сейчас девушки вооружаются такой прической чаще, по крайней мере, в Москве, по крайней мере, две последние мои, как там их, а, бесполезно вспоминать…
Только рассудив в таком ключе, я осмелился, наконец, повернуть голову и, максимум грозности излучая единственным способным узреть шутника глазом – повернуться дальше, более, чем на девяносто градусов, я не мог; боялся оказаться не перпендикулярно себе самому, будто так я закончусь как человек, душенька сочтет связь с тельцем слишком непрочною… но, под напуганной тучей брови мелькавшая в глазу гроза напрасно колотила небо зрачка:
– Ты хуле стучишь, долбоёб малолетний, блять? – раздался голос высунутой из-за спинки моего кресла головы. Несмотря на то, что я развернулся все ж достаточно, чтоб увидеть хотя бы часть его тела, видел я только голову.
Даже шеи не видел. Голова говорила обо всём.
Бритый наголо, со шрамом, идеально повторявшим изгиб скулы, – надо же, такое бывает! – и глазами ярко-зелеными, – и такое! – и с – наконец увидел! – загорелой бычьей шеей, пропорциональной формировавшейся на полтора сиденьях человеческой мускулистой массе, даже за ветровкой было понятно, что мускулистой. А рука – словно б отдельно от него, верный солдат, которому в любую секунду отдавай приказ и она, не тратя сил хозяина, вырвет мое плечо, а то и с рукой вместе, и поднесет ему; дар божку людей не деловитых, но оттого и не пальцем деланных, что называется.
Я поймал себя на странной мысли, что с бесстрашным любопытством