до усадьбы: старую дорогу перегородил упавший ясень.
– Как-нибудь попрём! Радостно и с песнями! – огрызнулся Шерман.
– Лучше бы он паркет заказал, – пробормотал Васильев. И, обернувшись, крикнул: – Карась, разводи огонь. Пожрём – и за работу.
Костёр они сложили в той части дома, что стояла полуразрушенной. В огонь бросали паркетины – те легко выламывались с помощью гвоздодера. Наварили гречки с тушенкой, поели. И, смастерив козлы из найденных в усадьбе досок, полезли на верхотуру. Савва и Борька откалывали куски лепнины, а Карась аккуратно складывал их внизу. Половину работы удалось сделать до темноты.
Уставший Шерман заснул возле костра сразу после ужина. Но к полуночи его разбудил странный шум. Савва сел, пытаясь проморгаться. В двух шагах от него на кирпичном поддоне догорал костёр, слабо освещая ободранные стены. Распотрошённый рюкзак валялся рядом, в залитом водой котелке отмокали грязные миски. Ни Борьки, ни Карася рядом не было. А из глубины дома донёсся сдавленный крик.
Шерман вскочил, побежал через анфиладу пустых комнат. Лунные прямоугольники лежали на полу серебряными щитами, и пыль, взлетавшая из-под ног, повисала в воздухе искрящимися облачками. А впереди кто-то возился, и что-то, звякнув, загремело – будто жестяная коробка с пуговицами покатилась по кирпичам. И когда Савва влетел в следующую комнату, он увидел, что там лежит Карась, а над ним стоит на коленях Борька, и руки у него влажные, чёрные почти до локтей…
– Обокрасть нас хотел, гнида, – сказал Васильев, отпуская тело Карася. Оно упало, голова глухо стукнулась о колотые кирпичи. Савва сунул руку к шее Карася и долго щупал её, надеясь отыскать ниточку пульса.
– Ты его убил?! – полувопросительно сказал он, в ужасе переводя взгляд на Борьку.
– Он обокрасть хотел, – механически повторил Васильев. В его расширенных глазах застыл слюдяной блеск – будто у неживого. Подавшись назад, Борька вытер о рубашку испачканные кровью руки. И Шерман почувствовал, что и его ладони стали липкими.
Из-под затылка Карася растекалась тёмная, густая лужа.
– Ты чего нёсешь? – Савва набросился на Васильева. – Что тут красть – старые гвозди? Ты человека убил, Борис!
Брезгливо вытирая руки о джинсы, он лихорадочно думал, что теперь делать. А вдруг Васильев и его, Шермана, приложит по голове? Ведь нет свидетеля – нет и преступления… Но взгляд упал на развороченный пол, и на железную шкатулку – старую, явно здешнюю. Из ее раскрытой пасти высыпались монеты и кольца, тускло белела в лунном свете тройная жемчужная нить…
– Видать, не спалось Карасю, решил паркета на костёр набрать – и ларчик нашёл, – предположил Васильев. Подняв шкатулку, он потряс ей, будто коробкой монпансье. – Глянь-ка, дореволюционные. Хватит нам на двоих, поди-ка?
И Шерман понял: тот готов заплатить за молчание.
Потом они отдирали паркет, запихивали между лагами уже начавшего коченеть Карася, и прибивали паркет снова. Наваливали