понадобится витрэктомия или пломбирование склер, и врач в вашем случае нужен высококвалифицированный… Так, на оба глаза… – подсчитывал он на калькуляторе в ответ на Лерин немой вопрос, – получается примерно четверть миллиона на один глаз – это с анализами и пребыванием в клинике.
Лера ахнула – откуда такие деньги? Мама и папа и так во всем себе отказывали: чтобы отправить ее в нижегородскую консерваторию и обучать там несколько лет, они хватались за любую подработку. Семья была простая: мама работала воспитательницей в детском саду, а папа в автопарке, водителем автобуса. Жили очень скромно, порой на картошке с макаронами, но того, что за деньги не купишь – любви, поддержки, заботы – всегда было в избытке. И Лера понимала: признайся она, что нужны деньги, родители распродадут всё, вплоть до органов, чтобы вылечить единственную дочь. А таких жертв ей не хотелось. Может, получится заработать самой?..
В тот же день она распечатала стопку объявлений: «Уроки игры на пианино. Недорого», и вместе с соседками по комнате расклеила их по городу. Но отклик был очень слабым, а заработок – чуть меньше тысячи в неделю. Изредка удавалось выступить в каком-нибудь ресторане, или заменить клавишника в малоизвестной музыкальной группе. Надежда таяла, страх перед слепотой разрастался – мутный и ледяной, как айсберг, о который могла разбиться ее судьба. А родители по-прежнему ничего не знали.
Всё раскрылось только летом, когда Лера вернулась домой с долгожданным красным дипломом. Разбирая чемодан, мама нашла на его дне пакет с лекарствами, и буквально вытрясла из Леры признание. Ахнув, посерела лицом, а отец потребовал: «Так, всё с самого начала, и без вранья!»
Они уселись на кухоньке: по традиции семьи Краузе, именно здесь происходили все важные разговоры. Лера обвела ее взглядом и подумала, что за пять лет учебы здесь ничего не изменилось, разве что постарело. Дешевый тюль на окне, выцветшие обои со снегирями, старый холодильник «ЗИЛ», рычащий, как пес, охраняющий свои запасы. Всё это давно пора было менять. И родители, наверное, что-то планировали – какие-то покупки, ремонт – ожидая, пока она закончит консерваторию… А сейчас сидят за столом, с тревогой глядя на дочь, и готовы ради нее отложить любые перемены. Мама в застиранном халате, с единственным бигуди на плененной челке. Папа в цветастых шортах и рубашке, нагрудный карман которой вечно беременен скомканным носовым платком. А красный, с золочеными буквами, диплом, лежит на клеенчатой скатерти рядом с тёмным пузырьком корвалола. И уже никого не радует.
Лера начала рассказывать, стараясь не сгущать красок. Но то ли от усталости (шутка ли – почти год бесплодной борьбы с болезнью), то ли от того, что родители жалели ее, как маленькую, не смогла сдержаться – расплакалась. А слезы всегда разрушают стены, возведенные в попытке уберечь себя или близких. Растворяя цемент, замешанный изо лжи и стыда, превращают его в покаяние – и стены рушатся под напором чувств, открывая правду.
Папа протянул ей платок, мама обняла. И Лере полегчало, будто еще два человека подставили