показывали фильм о Майе, и Лера слушала ее с жадным вниманием. Они отправили письмо в фонд «Музыка милосердия», ждали хоть какого-то ответа… И вдруг – звонок от самого Саввы Аркадьевича! И обещание лично приехать, познакомиться.
Вот тогда дядя Вася и выдал идею с прослушиванием.
– Порази его роялем, племяша, – заявил он. – Твоя игра на раз слезу вышибает. К тому же эта сволочь всё-таки музыкант, должен оценить. И не стесняйся, проси у него мильён: может, после операции еще что потребуется. Да хоть к морю съездить, здоровье восстановить!
– Нет, я так не могу, – покачала головой Лера.
– Да кому нужна твоя честность?! Проси больше. У него этих денег – как опер у Вивальди, – уверенно ответил дядька. – Как говорили у нас во Львове, всем достанется, и коту останется.
И побежал к директору договариваться о том, чтобы в день приезда мецената Лера внеурочно выступила на сцене ДК.
А день тот вышел суматошным, волнительным до предела: с утра несколько последних домашних прогонов «сонаты», потом приготовления к прослушиванию – с непременным мытьем волос и высиживанием у окна, пока длился макияж, который в последние годы делала ей мама. Папа в это время беспокоился, мерил комнату тяжелыми сбивчивыми шагами, и, наверное, горбился под гнетом мыслей. В такт его поступи поскрипывали половицы, тонко звенел хрусталь в застекленной стенке. Мама тоже переживала – Лера чувствовала это по дрожанию ее рук, по урывчатым вздохам. Волноваться было из-за чего: если меценату понравится выступление, он может дать очень многое – или забрать самое дорогое. Мало ли трагических историй молоденьких звёздочек, взятых под крыло такими вот продюсерами? И что такое сейчас Лерин талант: дорога к спасению, или путь в пропасть?
Когда пришло время, родители хотели поехать вместе с ней, но Лера отказалась: слишком тягостно было ощущать их волнение вдобавок к своему. И дядя Вася шикал на них в коридоре: мол, дома сидите, нечего… Приехав в ДК, он и Лера засели в гримерке, дожидаясь, когда позвонит вахтер. Лера массировала руки, ставшие вдруг чужими, замерзшими, а дядя Вася курил не переставая. А потом, после выступления и ее беседы с Шерманом, дядя просматривал ее контракт. Долго шелестел страницами, а потом, направляя Лерину кисть с зажатой в пальцах шариковой ручкой, с явным облегчением сказал:
– Порядок, племяша. Как говорили у нас во Львове, все рады, все смеются.
Подписав бумаги, она устало откинулась на спинку кресла, ощущая, что больше нет сил ни на что. Услышала, как Шерман сложил документы в папку, юзнул застежкой-молнией. И сказал с тревогой:
– Поднимай ребенка, братец… Переволновалась девочка.
И дядя засуетился, вконец растеряв свой скепсис. Сто раз извинившись, попросил Шермана выйти, чтобы Лера смогла переодеться («как говорили у нас во Львове, в женской раздевалке только поп за попадью сойдет»). Помог Лере справиться с застежками концертного платья, а потом принялся звонить ее родителям, да только трубку никто не брал. А меценат спокойно дождался