офтальмолог. И будет оперировать сам. А значит, шансы выше.
– Валерия, вы привезли медкарту? – спросил Торопов.
– Конечно, – ее рука скользнула по сумке, нащупывая молнию. Но доктор положил свою ладонь сверху. Она была сильной и горячей, но от этого властного жара Леру пробил озноб.
– Не так срочно, – официальный тон врача оттенила снисходительность. – Давайте поднимемся ко мне. Там я посмотрю и ваши глаза, и вашу карточку.
Озноб усилился. Лера крепко сжала челюсти, еле сдерживаясь, чтобы не стучать зубами. Нервы, наверное. Но всё же хорошо, что в этот погожий летний день она надела джинсы и водолазку с длинным рукавом.
Они вошли в лифт. Толчок в подошвы, короткое ощущение взлета – и двери тихо раздвинулись. Валерия послушно шагнула вперед, повинуясь движению руки Шермана. Ноги ступили на мягкое, шаги и стук трости стали еле слышными, а голоса утратили едва уловимое эхо. Похоже, они идут по узкому коридору, пол которого застлан ковром, а на стенах – толстые обои. Остановка, тихий скрежет ключа в замочной скважине, холод в лицо: видимо, за открывшейся дверью распахнута форточка.
Шерман заботливо усадил Леру в кресло, и она поставила трость рядом с подлокотником.
– Валерия, вашу карту, – скомандовал Торопов.
Поспешно расстегнув сумку, Лера достала бумаги, протянула в темноту. Илья Петрович, судя по звуку, уселся напротив. Зашуршал бумагами.
– Полное обследование глаз займет около часа, – сообщил он.
– О-о, друзья мои, тогда я полетел. Совсем некогда, – с сожалением протянул Шерман. – Звоните, Илья Петрович. А ты, звезда моя, ни о чем не переживай! Бумаги в театр Пряниша я заброшу, и велю Виктору, чтобы он к тебе заехал. Познакомитесь, начнете работать… А там и я вернусь. Выздоравливай, голуба.
И вышел, а Лере показалось, что в кабинете стало холоднее. Торопов молча шуршал бумагами, она сидела, положив руки на колени, и старалась отогнать страх. Всё думалось: а вдруг Илья Петрович скажет, что операция бессмысленна… или невозможна!
– Валерия, пройдемте, – сказал Торопов, и она услышала, как он отодвигает кресло. – Да оставьте вы трость в покое, ведь разнесете мне весь кабинет…
И, вроде бы, сказано это было в шутку, но в голосе главврача слышалось лёгкое раздражение. Лере стало неуютно, и она вдруг пожалела, что Шерман ушёл. Конечно, его развязность тоже коробила, но всё-таки была какой-то естественной, и не обижала, даже не отталкивала уже. А вот голос Торопова… Чувствовалось в нём что-то вымученное, лживое – будто под красивой бархатной тканью скрывается частокол ржавых гвоздей, чуть что, готовых оцарапать.
Врач взял её за локоть, помог отодвинуть стул. Прикосновение его пальцев было неприятно. Но Лера покорно встала и пошла, куда он вёл.
– Сюда садимся. Голову ровнее. Подбородок… глубже! – командовал он, помогая ей сесть правильно. Устроившись напротив, чем-то щёлкал, постукивал.
– Так, теперь голову запрокиньте, я закапаю, – распорядился Торопов.
Она