мама погладила его по голове. Потом встала и вышла в спальню.
Ромка тоже пошел к себе. Разделся. Выключил свет. Лег в постель и стал водить пальцами по столбику чисел.
Триста шестьдесят пять…
Триста шестьдесят пять…
Триста шестьдесят пять…
Глаза слипались, из большой комнаты надсадно тянуло хвоей, а в голове, как отпечаток на сетчатке после долгого смотрения на лампочку, раз за разом повторялось, как Ирка кружится вокруг елки с синим шариком в руке. Круг… Триста шестьдесят пять… Еще круг… Триста шестьдесят пять…
Ромка поставил палец не еле различимый в темноте столбик и повел пальцем сверху вниз. Бумага была плотной, скатавшейся от многократных прикосновений. Ромка не видел чисел, но знал, что они там были. С того самого дня, как они оказались тут. Триста шестьдесят пять… Ирка смеется, кружится, триста шестьдесят пять, кружится…
Двести восемьдесят один.
Ромке было девять, когда всё случилось. Ирке – три. Поэтому он помнил, а она – нет. Поэтому она радовалась Новому году. А он – нет.
Двести шестнадцать…
Сто шестьдесят шесть…
Сто двадцать восемь…
Все быстрее и быстрее кружилась Ирка в темноте, все меньше и меньше становились цифры, все ниже опускался палец по столбику чисел.
Ноготь зацепился за шероховатость истертого листа, и бумага с оглушительным треском порвалась.
Ромка открыл глаза. Он включил ночной свет и увидел, что лист оторвался как раз на сегодняшней точке спирали. Тридцать четыре бывших дня в году.
Шлепая босыми ногами, он прошел мимо елки в спальню родителей. Мама спала одна, свернувшись на левой стороне кровати, обхватив колени, – прямо как его сестренка. Папа обнаружился в комнате Ирки. Он сопел, прихрапывая, откинувшись в кресле у ее кровати. Книжка сползла с его колен на пол. Ирка спала, широко раскинув руки, чему-то улыбаясь во сне. Ночник отбрасывал на ее лице причудливые тени.
Она радовалась Новому году. Гребаному. Новому. Году.
Ромка выбежал в большую комнату и, не раздумывая, налетел на елку, вложив в удар всю массу своего худенького тела. Зеленые иглы вонзились в него, как колючая проволока. Елка покачнулась, прошла невидимую точку невозврата и рухнула на пол.
– Получай! На! Вот тебе! – кричал Ромка сам не свой, прыгая по лежащему противнику босыми ногами, не чувствуя, как в стопы врезаются осколки разбившихся игрушек. – Ненавижу тебя! Ненавижу Деда Мороза! И папу!
Храп в Иркиной комнате прекратился. Папа зашевелился там, как темный косматый медведь. Он шел сюда. Шел, чтобы увидеть, что Ромка натворил.
Ромка выбежал в прихожую, повернул ключ и выскочил наружу, под мигающий белый свет фосфоресцирующих ламп.
Холодный бетон обжигал ноги, а Ромка бежал.
Мимо запечатанных дверей других квартир. Мимо холодильных камер, таких больших, что когда-то маленький Ромка умудрился там потеряться и чуть не замерз насмерть. Мимо генераторов биосинтеза растений, возле которых все было усыпано