Потому что я действительно паршивый отец.
Возник у дороги и мигом вырос квадратный указатель: поворот на московскую трассу. Богдан свернул на развязке. В Москву, в Москву! Хватит! Хватит петлять с сыном по городу, делая вид, что собираешься купить ему квартиру. Кого ты обманываешь? Ты банкрот. Кого ты обманываешь, делая вид, что спустя двадцать лет можно вернуть себе сына?.. Нет-нет, все потеряно, и потеряно очень давно.
Шины шелестели по ровной трассе, чуть гудел, успокаивая, перебранный до блеска мотор. Безмятежно-синяя «богиня» летела в Москву, и на крыльях ее пел-зудел ветер.
Проносились мимо домишки с шиферными крышами, картофельные огороды, зеленые поля с редкими козами. Мигнул справа знак: «Левшино». Как всегда, это название ужалило оводом. Где-то здесь, возле этой деревни, разбился отец. Когда сбежал от них с матерью и дернул то ли в Москву, то ли еще куда, но не доехал. Богдан желал бы ему долгой жизни – где-нибудь в Париже, или в Парамарибо, пусть даже он забыл бы про них и не слал писем. Но отец именно погиб. Он вспомнил, как поверил в это: в пятнадцать лет, когда услышал, как дед Альберт… Дед Альберт сидел у себя на кухне с каким-то седым усачом, своим однополчанином, на столе была водка, сельдь с луком, черный хлеб. А Богдан зашел в ванную и через неплотно прикрытую дверь слышал: «…Мокрая дорога… Заскользил и на встречку… А там грузовик. В лоб. Толя от удара вылетел… все лицо изрезано, грудь изрезана стеклом… Я на опознании не поверил сначала… Лицо-рана. Хоронили в закрытом гробу…» Богдан прижал к ушам ладони, но продолжал слышать дрожащий голос деда – и он выбежал, выбежал из дедовой квартиры стремглав, не захлопнув дверь, и на улицу, и куда глаза глядят…
А вот на подъезде к Москве есть щит: красивый парень полулежит, руку небрежно положив на колено, падает смоляной завиток волос на лоб, бровь воздета с вопросом – и так уже лет пятнадцать лежит, падает, воздета. Имя на щите: «Златан». Вроде был такой цыганский певец, девочкам нравился, большие залы собирал, а потом разбился. И давно бы его забыли (у девочек каждый год новые кумиры), но вот кто-то (мать, отец, дядя) на месте аварии поставил щит с немым призывом: «Помяните Златана». Что, если и мне щит поставить? «Анатолий. Он был паршивый отец, но большой шахматист. Помяните Анатолия!» Нет, не так. «Анатолий Соловей. Гроссмейстер, а также любящий (в меру своих сил) муж и отец. Вечная память!» Не так. «Анатолий Соловей. Получил от судьбы шах и мат…» А? Поставить щит у дороги? Денег хватит. Тьфу! Раньше бы денег хватило.
Уезжали назад зеленые волны холмов. Солнце светило в спину. По обочине ехал велосипедист с удочкой, отбрасывая длинную паучью тень. А позади оставался город, похожий на колодец: в нем канула безвозвратно юность Богдана, утекла по капле его любовь к Аленушке, когда-то не только беспомощной, но и прекрасной… в этот колодец ухнули отношения с сыном, их общий смех, догонялки, поездки в зоопарк, мороженое без ограничений – все, что было когда-то, когда Степка был не выше поясного ремня… Утеряно и забыто, лежит под глубокой темной водой. К черту!
Кстати,