он не мог ничего разглядеть, поэтому занялся паспортом.
Что до паспорта, то он у Валеры, конечно, был, но вот регистрационного листочка в нем не обнаружилось.
Пока Валера объяснял, что приехал сегодня, а паспортистка будет только завтра, реклама как раз кончилась, и кучерявый лейтенант, выступив
из двух лужиц, сделал полшага к телевизору и прислонился к косяку.
Тем временем сержантик, которому из-за напарника даже краешка экрана не было видно, недовольно заметил, что прописываться положено с первого сентября, а не с первого октября, и что процедура регистрации занимает всего две недели…
Валера, раздосадованный уверенным тоном сержантика, не стал объяснять, что без паспорта даже билета в свою секретку-запретку не купить, не говоря уж о том, что в прошлом году регистрация заняла полгода, весьма некстати наложившись на очередную эпидемию гриппа. В ответ на сержантов монолог он лишь ответил, что не успел, «так получилось», но обязательно займется завтра.
Сержанту уже не впервой было доводить прописные истины до сведения незарегистрированных граждан, но почему-то сейчас он заметно нервничал: зачем-то листал паспорт, переминался с ноги на ногу в двух своих аккуратных лужицах, прислушиваясь к каждому слову комментатора и внутренне досадуя на сопение напарника, скрип паркетин, длинную фигуру Валеры, оконтуренную штрихами экранных вспышек.
Словно очнувшись, сержантик спросил студенческий – видно, втайне надеясь, что Валера отойдет и можно будет глянуть хоть краем глаза.
Валера отошел, пошарил в столе, быстро вернулся на то же место, стараясь не наступить ни в одну из лужиц босыми (любил ходить босиком по чистому полу) ногами, обреченно повернулся лицом – к сержанту, спиной – к телевизору. Ему хотелось надеяться, что после первой же рекламы проверяющие, наконец, уйдут, и остальное можно будет спокойно досмотреть.
Сердце кучерявого лейтенанта то ухало куда-то вниз, то взлетало вверх, словно футбольный мяч, отдаваясь резкой болью в подмышку, будто болея одновременно и «за них», и «за наших».
«Наши» начали сильно, но и прожаренных своим божественным солнцем израильтян (а за окном-то – стеной! Когда ж все это кончится?)
нельзя было упрекнуть в плохой игре. Обстановка, что называется, с каждой минутой накалялась, это было ясно и без комментатора.
Нагретые дождевые капли, стекая по лбу, огибали крылья лейтенантского носа и надолго задерживались в носогубной впадине над толстой малиновой губой.
Лейтенантов напарник, раскрыв студенческий, не обнаружил в нем печати на текущий год, спросил – почему нет, пропустив великолепный одиннадцатиметровый Потапенко и едва ли расслышал валерин ответ из-за гула болельщиков.
Да и сам Валера, казалось, не думал ни о прописке, ни о печати в студенческом, стоя уже вполоборота к телевизору и жалея, что нельзя хоть присесть, пока эти двое тут.
После такого великолепного