по асфальту, серый поцелуй дождя, просветляющего ночь. С дождем утекают краски ночи, струится что-то сизое, предрассветно-зыбкое, как переход в иное… Время самоубийств… Солнце цепляется за белесый туман; неохотно, как масло с водой, смешивается с ним, растекаясь дальше, заполняет собой полнеба…
В такое время подымают по грибы… Хлопают форточки, шипят пузырящиеся кофеварки, молоко из запотевшей банки выплескивается на ноги и мимоходом орошает побитую дверцу холодильника. С острых травинок под корни катятся шарики остекленевшей росы и неслышно разбиваются там…
Сырое, тяжелее мартовского снега, молочное небо. «Урал» под серо-зеленым тентом стоит у бордюра. Останавливаемся еще у Завода, у Сбыта, у кинозала «Урал», где пока не торгуют секонд-хендом… Небо постепенно взрослеет, открывается его тургоякская синева – наивная, как глаза едва прозревшего котенка…
Из-под замызганных курток торчат толстые, ручной вязки свитера… Ни один москвич сейчас не поверит, что будет жаркий день…
Осенью все какое-то брезентовое – серое, с зеленовато-желтым отливом – цвет травы, блеклых футболок, до невразумительности застиранных штанов… А лес ярче новых болоневых курток… Сверху проплывает треск ломающихся веток, на секунды оставляя колышущейся крыше листовой театр теней…
Я устала смотреть на лица, но пока моя память зряча, а в конце года мне выпишут первые очки и скажут, что такое бывает от радиации… От тех самых засекреченных взрывов пятидесятых годов…
От резкого толчка Кольку сбросило с маминых колен, зазвенели ложки в рюкзаках, высунулся серебристый колпачок термоса…
– Приехали, что ли?
Мужчины откидывают бортик и спрыгивают первыми, чтобы снизу принять на руки жен и детей.
С одной стороны – подсолнуховое поле, с другой – чахлый лесок. Кто-то отправляется на разведку, а я ухожу в желто-зеленые заросли и добываю себе холодный, мясистый круг нарисованного детского солнца… Вкус у семячек голодный, водянистый…
– Поехали! – кричат первые разведчики. – Ничего тут нет!
«Ничего» – это груздь в полведра, полбанки костяники, сыроежечная каша в полиэтиленовом пакетике…
Ураловские колеса мне по плечи, красные сапоги – в земле… В настоящей черной земле, а не в московской глине…
– Видно, год не грибной, – рассуждают в машине. Громыханье растревоженных ведер, сонное покачивание дырявого тента и снова решительный толчок – как удар в спину.
На этот раз – почти подмосковный лесок – трухлявые пни, сухая паутина мелких веток, колышущееся болото крапивы, тощей, как на пожарище… Я уже пью это крапивное болото, разгоняя сонную прессованную ряску – без листьев и метелок, но кровь из носа капает каждое утро, оставляя мне редкие передышки…
На привал расположились вокруг трех поваленных берез.
Из грибов здесь – престарелые сыроежки да поганки. Высохший, злобный, как жилистый старик, охраняет свое царство царь-Репей почти трехметрового роста. Его мертвые красные головки