пятница. А в понедельник нужно засылать готовый материал в набор, как мне сказали, в самый ближайший номер еженедельной газеты. Это был последний шанс. Журнал с первой частью повести выйдет вот-вот, а после этого диалог «по прочтении рукописи» уже не будет иметь смысла.
Оставались суббота и воскресенье. Я опять созвонился с Лилей Николаевной и заведующим отделом и заверил их, что сделаю материал к понедельнику.
– С Богом! – сказали оба.
В субботу я написал «диалог» от начала и до конца, использовав данные мне кусочки и добавив в высказывания от его лица то, что помнил. Тщательно выверил, чтобы количество сказанного мною и им было равным.
В воскресенье с утра вычитал, подправил кое-что и дал почитать троим из тех, чье мнение я ценю. Всем понравилось. Позвонил Лиле Николаевне, чтобы успокоить ее: «Все в порядке».
А в понедельник понес заведующему отделом.
Читал он при мне, читал медленно. Реакция его была непонятной. Прочитав, он положил голову лицом вниз на руки, которые лежали на столе, и оттуда, из-под рук, сказал:
– Понимаете, хороший материал, но… Нет спора! Спора нет между вами. Позиции в сущности одинаковые.
Я не понял. Что-то странное было в его словах. Во-первых, в материалах подобного рода в их газете спора как раз обычно и не было. «Диалог по прочтении рукописи» предполагал, скорее, вопрос-ответ, то есть нечто наподобие интервью. Что же касается позиций, то почему они обязательно должны быть разными? Мог ли мой оппонент по-другому, нежели я, автор повести, оценивать позиции совестливого Каспарова и бессовестного Бойченко, а также предвзятой судьи Милосердовой? Конечно, настоящий спор мог возникнуть, если бы оппонент затронул вторую половину повести – тут, в вопросах нравственности, мы с ним могли бы и разойтись. Но он ведь принципиально не хотел затрагивать «личную линию». Нет, «спор» и «позиции» тут были, по-моему, не при чем. Чего-то заведующий отделом недоговаривал.
– Что же будем делать? – спросил я, тем не менее.
– Оставьте, – вздохнув, сказал он. – Я подумаю. Покажу ему.
– Ну, а конкретно, с чем вы не согласны все-таки? – не унимался я. – Что-то вас не устраивает? Что? Вы повесть читали? – спросил на всякий случай.
– Нет, повесть не читал. Не успел.
– Ну, а против моей линии вы что-нибудь имеете?
– Нет, у вас все хорошо. А вот у него хуже.
– А вы дайте ему. Пусть сделает так, как хочет. Единственная просьба: у меня ничего не трогать без моего ведома, хорошо?
– Да-да, разумеется.
– Надеюсь, что в вашей благородной газете я могу рассчитывать на уважение к автору, так ведь? – повторил я, уходя.
– Да, все будет хорошо. Обещаю, – заверил он. – Позвоните мне завтра утром.
Сразу после него я зашел в кабинет Лили Николаевны, но ее не было.
Вторник. Звоню заведующему, его нет, но подходит Вика. Спрашиваю о материале, она мнется, говорит, что послали журналисту на доработку его линии.
– Вы читали?
– Да.
– Ну, и как вам?
– Мне