продал остальные герру Касселю в счет уплаты долгов. Скрипки Амати, Штайнера, Страдивари[9] давно «уплыли».
– Что, если бы я загадал желание, и оно осуществилось? – после долгой паузы промолвил Йозеф.
Темно-красный закатный свет превратил его лицо в жуткую маску. Круги под глазами и синяк на подбородке – там, где он прижимал скрипку, – приобрели бурый цвет запекшейся крови.
– Какое желание, Зефферль? – осторожно спросила я.
– Стать самым великим скрипачом в мире. – Пальцы Йозефа повторили контур эфов, скользнули выше и легли на головку инструмента. Головка, выполненная в форме женской головы, была самой необычной частью инструмента, причем внимание привлекала не сама голова, а лицо женщины, точнее, написанное на нем выражение смертельной муки. Или экстаза – я никогда не могла сказать наверняка. – Извлекать звуки такой красоты, чтобы ангелы на небе плакали.
– Считай, твое желание исполнено. – Я улыбнулась, но улыбка вышла кривой.
Если бы только наши желания исполнялись. Я вспомнила, как в детстве мы с Кете бок о бок сидели в церкви, ерзая худенькими задами на твердой деревянной скамье. Я смотрела на золотые волосы сестры, сияющие в ореоле солнечного света, и мечтала – нет, молилась – о том, чтобы вырасти такой же красавицей.
– Этого-то я и боюсь, – прошептал Йозеф.
– Боишься? Своего дара, ниспосланного Господом?
– Господь здесь ни при чем, – мрачно возразил брат.
– Йозеф! – ужаснулась я. Пускай церковь мы посещали нечасто, но Бог был столь же традиционной и привычной частью нашего уклада, как утреннее умывание. Отрекаться от него – это кощунство!
– Уж тебе-то это должно быть известно, – продолжал Йозеф. – Думаешь, наша музыка – сверху, от Бога? Нет, Лизель, она исходит снизу. От него. От Подземного властителя.
Мой брат говорил не о дьяволе. Я всегда знала, что он верит – верен – Констанце и Королю гоблинов. Сильнее, чем отец, чем я. Однако я не догадывалась, насколько глубоко в нем укоренилась эта вера в темные силы.
– А как еще объяснить то безумное упоение, то неистовство, которое мы ощущаем, играя вместе?
Йозеф боится, что проклят? Оказывается, Бог, Сатана и Король гоблинов – более значительные фигуры в жизни моего брата, нежели я предполагала. В сравнении со мной и Кете, он гораздо более тонко воспринимал настроения и эмоции окружающего мира, что делало его непревзойденным и чутким интерпретатором музыки. Вероятно, именно поэтому он играл с такой изумительной чистотой, мукой, яростью, исступлением и тоской. Причиной всему был страх. Страх и Божий промысел, спаянные вместе.
– Послушай меня, – твердо сказала я, – упоение, которое мы испытываем, – это не грех, а благодать. Благодать даруется тебе свыше, и просто так ее не отнимешь. Она внутри тебя, Зефферль, она – твоя часть. Ты носишь ее в сердце и будешь носить всю жизнь, где бы ни оказался.
– А если это не дар? – шепотом спросил Йозеф. – Не дар, а одолжение, за которое нужно расплатиться?
Я