она у вас?
– В зале, во втором этаже.
– Что-о-о? Зачем же вы ее в зал-то втащили? – изумился отец, – что ей в сарае места не было, что ли?
– Ну, в сарае она отсыреет.
– Что-о-о? Да вы смеетесь надо мной.
– Ну, пойдемте, я вам покажу.
И оба поднимаются по лестнице во второй этаж. Дядя их сопровождает. Отец недоуменно спрашивает:
– Как же вы втащили ее?
– Да на руках.
– Ах вы, шутник этакий.
– Ничего я не шучу.
И пристав обиделся и открыл дверь в пустой зал, где в углу стоял какой-то ящикоподобный рояль.
– Вот она.
– Кто она?
– Рояль.
– Какая рояль?
– Какую вы купили.
– Я покупал корову.
– Никакой коровы не продавалось.
– Да на кой же она мне черт, ваша рояль. Ты это что же делаешь? – обернулся отец к смиренно стоявшему тут же племяннику и тоже как бы изумленно смотревшему на рояль.
– Да мне сказали, что корову продают.
– Подлец ты после этого! – и отец сплюнул, махнул рукой, и, приехав домой, мрачно приказал дворнику привезти из окружного суда покупку вроде ящика.
Так в нашем доме оказался рояль.
В то время у нас в доме жила моя кузина, она уговорила отца не выкидывать рояля, пригласила свою подругу учить меня и сестру музыке. Впоследствии оказалось, что мать складывала под крышку рояля пуховые шали, а отец обратил музыкальный инструмент в закусочный стол по праздникам.
Рядом с залой была «гостиная». На фоне старинных обоев красовались литографии и фотографии родственников. Мебель провинциального стиля «Louis Philippe»[45], конечно, упрощенного рисунка, со штофной[46] однотонной обивкой, на диване шитая шерстью подушка, овальный преддиванный стол с филейной[47] скатертью и маленькая фарфоровая лампа с женской фигурой, одетой в матросский костюм, а во всю комнату отличный текинский ковер[48], служивший эшафотом: на нем нас пороли, хотя и редко, а впоследствии, приезжая в Уфу студентом, я на нем спал, так как на диване спать не разрешалось. У окон любимые матерью цветы, фикусы и филодендроны.
Рядом угловая комната, где жила моя кузина и где я гимназистом учил уроки.
К зале примыкала столовая, центр жизни дома, отец, сидя за обедом или чаем, озирал всех идущих через «галдарейку» в кухню. Передний угол столовой занят огромной божницей[49], где из уральских камней составлен пейзаж с летящей фигурой воскресшего Христа. Над старинным кожаным диваном висела литография Ивана Сусанина[50], чей-то портрет и большой карандашный рисунок, подолгу останавливавший мое внимание: это была копия с рембрандтовского «Яна Собеского»[51] работы уфимского художника академика Тимашевского. Рядом маленькая комната – «кабинет» с огромной кроватью. На простом письменном столе сломанные бронзовые часы под стеклянным колпаком и чучело канарейки, на углу стола лежали так называемые «святцы»[52] – небольшой молитвенник, впрочем, никогда