подлеца след, чтобы неповадно было: пусть и о других хоть иногда думает.
Баюн с расстройства так наливочки нализался, что, ткнувшись в тарелку мордочкой, уснул и всхлипывал во сне, сетуя на глушь непролазную и темноту беспросветную.
Перенесла его на лежаночку, легла ему под бочёк, да и заснула.
А что тут ещё поделаешь? Прав он – прав: темнота и глушь. Может потому Василиса и не желает сюда прибыть?
Баюн затих, а баушка всплакнула вспоминаючи о том, какой Василисушка была в девочках: нежной, доброй, как она пела, своим серебряным голоском, как говорила о своей любви к матушке, обещая, что никогда её не покинет. А едва заявился в наш Лес Ивашка-пришлый – она все свои обещания враз забыла и за ним отправилась, порушив не только свою, но и мою жизнь.
Вот и пестуй после этого дитятко родное, вот и верь его словесам бесполезным, вот и жди его возле окошечка, все глаза проглядаючи.
Ведь то ещё плохо, что не мне одной была нанесена рана глубокая: Баюн до сих простить Василису не может, а Волченя при одном упоминании о ней, слезу слизывает, ведь он, будучи тогда пёсиком несмышлёным даже спал у её ног, бегал за ней как пришитый. После её бегства стал, как пришибленный. Таким и остался по жизни. Может потому и у ведьминого источника на Луну время от времени воет?
Про себя и говорить не хочу: я ли дочечку свою не лелеяла, я ли не любила-нежила, пылинки с неё сдувала? Одна ведь растила-выращивала. Батя-то её сделал своё дело, да и и ушёл воевать-завоевания для Родины-матушки. То ли сгинул где, то ли возвернуться назад не захотел, только осталась я одна на пятом месяце тяжёлая. И всю свою любовь, всю свою нежность женскую на неё, ненаглядную перенесла, а она с Ванькой непутёвым сквозанула из Леса… А я ведь предлагала остаться им здесь.
– Как ты думаешь, маманя, что мы тут будем делась с Ванечкой? Ворон гонять? Травки по болотам разыскивать? А может лягушками торговать на рынке ближайшем? – заявила тогда моя дочурка.
– Почему бы и нет? – возразила я, – Занятия достойные – не криминальные.
– Ещё чего придумаете, маманя?! – возник Ивашка. – Как можно такую красавицу, как Василиса, в Лесе вашем непролазном прятать?! Она на подиумах должна блистать, в фильмах сниматься, на золоте кушать и на хрусталях пить!
Ах, как я хотела в тот момент энтого подлеца в полено превратить, чтобы зимой печурку топить было сподручно! Но Василиса так посмотрела на меня, и я поняла, что потеряла её. Навсегда.
После их отьёзда месяц лежмя лежала. Баюн уже к худшему готовится начал: платье моё заветное приготовил, в котором мне всего восемнадцать, веночек из цветиков моих любимых, незабудок, сплёл, всю избушку до блеска отдраил, травки сменил на новые, чтобы духу ещё больше лесного в избушке добавилось.
Этот дух и привёл меня в чувство. Села я на лежаночке своей и сказала вслух:
– И чего это ты, Еленушка, так духом пала? Ну предала тебя дочурка, бросила… Так разве ж она первая? Вспомни своего дружка-любезного, что