манила его и одновременно пугала. Хотелось до умопомрачения пить эту зелень глаз, бескрайнюю, как Благословенная пуща. И в то же время хотелось бежать от неё, как из владений Лесной царевны, где из-за каждого куста за тобой могли следить изуродованные пожаром пятитысячелетней давности слуги зелёной богини, а потом напасть и навсегда похоронить в глубинах непроходимой чащобы.
А ещё ему безумно хотелось ухватиться за низ выреза её платья и рывком содрать плотную ткань, чтобы поглядеть на её красивые груди. И даже если их там окажется только две, а не десять, как толкуют Джэджель и Костик, ему будет на что поглядеть и что потрогать, само собой разумеется. А как можно будет похваляться потом в «Старом клёне» за большущей кружкой «лесного дива», а то и за кувшинчиком можжевеловки. Потрогать титечки самой Элиссы – рыжеволосой лесной ведьмы! А может ей самой это так понравится, что она будет просить его трогать её ещё и ещё. Другим деревенским девчонкам, к примеру, нравилось, как он их трогает.
Забывшись в собственных мыслях, охмелевших и путавшихся в его опорожнённой голове, Медведь потянулся к ней своей огромной волосатой лапищей. И тут – он мог бы поклясться в этом на святых небесных писаниях! – ветвь дуба склонилась к нему и больно хлестнула по руке. Опешив, верзила отдёрнул руку. Но он никак не мог поверить в то, что это случилось на самом деле. Постояв немного в нерешительности, он снова резким движением потянулся к Элиссе.
– Даже не думай об этом, – всё тем же ровным гортанным голосом, полным внутренней насмешки над ним, заявила она, сохраняя абсолютное спокойствие на лице. Лесная ночь, вступив в свои права, впитала даже белоствольные берёзки, которые ещё мгновение назад, казалось, были видны за спиной девушки.
И Медведю стало страшно. В памяти его промелькнул мрачный силуэт, притаившийся среди корявых вязов, силуэт лесной нечисти. Может, и сейчас кто-то из лесного народа навис над ним в ветвях этого огромного дуба. Он ухватился за свой амулет. И только тут понял, что во всём этом никак не сходится и не даёт ему покоя: её глаза. Он видит их даже в темноте. А они сверкают каким-то таинственными зловещим внутренним сиянием.
Что-то зашуршало в траве и коснулось его ноги. И покосившись, он увидал, как по дереву ползут цепкие щупальца плюща. Такого он ещё никогда не видел. Хмель словно весь разом вышел из него, а в голове воцарилась звенящая пустота. «А наутро его нашли всего оплетенного плющом… – звучал в ушах Медведя голос Костика, – глаз у него уже не было, а в глазницах поселились огромные жуки с кулак величиной…»
И тогда он, не помня себя от ужаса, бросился бежать. Он ломился сквозь тьму и буераки, напарываясь на деревья и налетая на кусты. Ветви царапали ему лицо и шею, цеплялись за руки, словно хотели остановить. А из каждой тени на него глазела лесная нечисть. Бежать бессмысленно, говорила бабка, нечисть всё равно тебя догонит. Нужно смотреть им в глаза. Они это уважают.
Но он