Последняя битва Корнилова. Игорь Аркадьевич Родинков

но в душе был благодарен Сапожкову за то, что тот снял кровавое напряжение митинга.

      – Бойцы, не время сейчас для митингов, – начал Соколовский с пафосом.– Вы горстка революционных бойцов. Трудящиеся всего мира с надеждой смотрят на вас. Паразиты, ползучие гады, банды Корнилова и всякая контрреволюционная сволочь должны быть выметены железной рукой пролетариата и крестьянства с кубанской земли! – Потом Соколовский задумался и добавил:

      – А также трудового казачества. Огнем и свинцом ответим буржуазии всего мира! Мир трудящимся, смерть эксплуататорам, да здравствует мировая революция!..

      У белых

      У Корнилова тоже был свой «комиссар» – матрос 2-й статьи Федор Баткин, представитель интереснейшего типа людей, рожденных революцией. По происхождению он был еврей, по партийной принадлежности – эсер, по ремеслу – агитатор.

      Матросом Баткин стал накануне Февральской революции, но на палубу корабля так ни разу и не поднялся. Зато язык привел его в состав делегации Черноморского флота, что отправилась в Петроград. С тех пор имя его гремело на протяжении нескольких месяцев в столице, где он как эсер агитировал за Советы, но без большевиков. Портреты «матроса Баткина» красовались в иллюстрированных журналах, в информационных заметках о многочисленных съездах, митингах, встречах и т. п., то и дело мелькало: Баткин, Баткин, Баткин… Но большевикам он был не нужен, и обиженный «матрос» в январе 1918 года появился в Ростове и снова приступил к агитационной деятельности за счет штаба Добровольческой армии.

      В матросском бушлате и бескозырке с георгиевскими ленточками на митингах он выглядел нелепо, зато удачно восполнял недостатки по идеологической части в Добровольческой армии. На походе фигура Баткина, трясущаяся верхом на лошади, неизменно появлялась среди квартирьеров и потом на станичных и сельских сходах. Он хитроумно доказывал поселянам, что Корнилов защищает революцию, а большевики, напротив, – контрреволюционеры, купленные немцами. Его речи производили странное впечатление: уместные, быть может, в солдатской и рабочей среде, они были одинаково чужды и добровольческой психологии, и мировоззрению казачества. Много раз офицеры пытались его пристрелить в обозе как жида и красного сукина сына, но его охранял лично Корнилов.