валенках сплошная сырость.
– Когда ж ты успел, а? В снегу валялся, что ли?
– Не, ма!.. Я на горке катался, на рогоже.
Она знала, что значит «кататься на рогоже». Это почти одно и то же, что и ни на чем.
– Что ж ты, горе мое, санки не взял?
– Мы ж с Васькой рассорились, я и не хотел возвращаться, – признался Андрюшка.
– А что штаны до дыр протрешь, ты не подумал? Где я тебе новые возьму, а?
– Папка с фронта привезет, – серьезно ответил Андрюшка.
– А ты соскучился по папке? – тихо спросила Лиза, прощая сыну все.
– Давно, очень соскучился!
– И я тоже… Давно и очень, очень…
Лиза обняла Андрюшку, прижала его к себе, замерла. Когда же они свидятся, когда? Сухость перехватила горло, она вытерла рукой набежавшую слезу. Хоть письмецо бы, хоть весточку подал. Ни слуху ни духу. С тех летних радостных дней, когда приходил капитан с подарками и краткой телеграммой, прошло больше года. Ей все так же выдавали паек и деньги по его аттестату. «Значит, живой. Значит, воюет где-то в тылу, партизанит. А я тут изнываю, изболелась вся в тоске и неизвестности. Милый мой, родной и единственный! Как тяжело без тебя, как скучно и тяжко жить, хотя кругом хорошие уральские люди, приютившие нас, эвакуированных. Скорее бы добили гадов проклятых фашистских, да домой вернуться, в столицу-матушку. В комнату свою, где и отопление паровое, и вода из крана, носить из колодца не надо».
Сырые дрова разгорались плохо, печь дымила. Лиза дула на слабый огонь, глотая прогорклый угар, слезы сами текли из глаз, оставляя на щеке влажные следы. А она сама – как заведенная, и откуда только силы брались. Вскоре и печь полыхала, и Андрюшкина одежда сушилась, и в кастрюльке булькала похлебка, и вода для стирки грелась.
Лиза перевела дух, взглянула на часы, довольная, скупо улыбнулась: она быстро управилась. Теперь Андрюшку накормить да уложить надо, на скорую руку простирнуть, и сама может завалиться в постель, которая тянет к себе, как магнитная. Наступит ли такое счастливое время, когда сможет выспаться вволю?.. Мечтательно вздохнула. Будет, конечно, только верится с трудом. И вдруг насторожилась: что-то Андрюшка ее притих?
Сын устроился на табурете, прислонившись спиной к печке. Был он какой-то странно вялый, глаза потухшие, а щеки необычно пунцовые, словно их снегом натерли. Вдруг Лиза услышала слабый голос Андрюшки:
– Ма, дай пальто, а то мне холодно… Мне холодно…
Лиза как взглянула на него, так и обмерла. У нее где-то внутри полыхнуло обжигающим холодом. Она все поняла и на какое-то мгновение даже растерялась. Заболел! Схватил простуду! Только этого им сейчас не хватало.
– Холодно, ма… Холодно. Укрой меня…
Лиза приложила ладонь ко лбу сына. Лоб полыхал жаром. Сунула градусник под мышку и не поверила своим глазам – тридцать девять с половиной.
– Так я и знала! Так я и знала, – горестно произнесла Лиза, торопливо вытаскивая ящик комода и разыскивая там в коробочках остатки припасенных лекарств. – Добром это не кончится…
Она