навещать Леона, потому что с ним проводили интенсивную детоксикацию, многие процедуры которой требовали полной стерильности, что исключало нахождение в палате посторонних, и пристального контроля врачей, которым младший Ихтирам мог помешать, не вовремя попавшись под руку.
Эти бесконечные сто двадцать часов Дориан смог пережить только благодаря друзьям, которые не оставили его одного. Эван в своей обычной манере пытался разряжать атмосферу шутками и приносил пиво, чтобы Дориан хоть чуть-чуть расслабился. Леонард поддерживал одним своим спокойным видом, хоть внутри он тоже бесконечно переживал за Леона, и говорил умные и мудрые вещи. А Юлий просто был рядом, и в его обществе как-то особенно нуждался младший Ихтирам.
Выпив в один вечер больше обычного, Дориан начал с каким-то отчаянным рвением льнуть к Юлию. Он словил себя на том, что делает что-то не то, когда сидел на подлокотнике кресла друга, рассказывая ему что-то и болезненно пристально смотря ему в глаза. Именно это помогло опомниться, потому что, пусть разрез и цвет глаз у Юлия были такими же, как и у них с Леоном, но у него был совершенно другой взгляд. Юлий не был Леоном, и с этим нужно было смириться, пусть Дориан бессознательно искал в нём близнеца, которого ему так не хватало, он даже готов был в это поверить. Когда сходишь с ума от тоски, не думаешь.
Эван и Леонард с пониманием относились к тому, что Дориан выделял Юлия, именно с ним искал общения, пытался подсесть ближе и так далее – делал всё то, что привык делать с Леоном.
И в эти дни Дориан начал очень много писать, он изливал в тексты песен всё то, что было на душе, и то, что хотел сказать брату, но не мог. Тексты получались трагичными и надрывными или же совсем тихими, преисполненными теми чувствами, о которых не кричат.
Я буду петь для тебя;
Слушай мой голос, он станет твоим маяком.
Я смерть отгоню; чувствуй, вот моя рука,
Держи её, и мы ещё поживём
Этот текст стал своеобразным гимном для Дориана. Он приходил к Леону и пел: негромко, без подготовки, только для него, потому что он никогда не осудит. И это спасало в те моменты, когда слова заканчивались или застревали в горле, потому что невыносимо больно говорить почти месяц и не слышать ответа.
– Оказалось, даже у меня могут закончиться темы для разговора, – с грустью произнёс Дориан. – Но я всё равно не буду молчать, потому что я верю, что ты меня слышишь.
Иногда Дориан начинал чувствовать, что теряет надежду, и что ничего не изменится – слишком много времени прошло. Состояние Леона было нестабильным. С нерегулярной периодичностью случался прогресс, и казалось, что вот-вот он придёт в себя. Но всякий раз все показатели возвращались к исходным: зрачок расплывался чёрной бездной, не реагируя на свет, а пульс и давление падали. Каждый раз, когда это происходило, доктора стояли на ушах, они опасались того, что третья степень комы Леона перейдёт в четвёртую, терминальную, и начнётся отмирание мозга, а если это случится, не поможет уже даже чудо.
В такие моменты Дориан