хотелось, что бы я что-то из себя представлял, и для этого, по их мнению, я непременно должен был стать кем-то. И чтобы не огорчать их, мне приходилось мечтать втайне.
Сначала я надеялся, что меня поймут, но их доводы и слова были твёрже стен, они окружали меня со всех сторон, пытаясь заставить забыть о том, что находится за пределами этих комнат и коридоров. Со временем я оставил попытки убедить их в необходимости жить, и перестал обсуждать с ними что-либо, кроме хозяйственно-бытовых нужд, а они не выпускали меня из своих пространств. Стенам нужен был обитатель, который следил бы за их состоянием, замазывал трещины, штукатурил, белил, переклеивал обои, ремонтировал краны и унитазы. Они неустанно напоминали мне о том, что я им должен, и я в это верил, но всё о чём могли мечтать стены – это новые обои.
Я научился прятать свои мечты и больше никому их не показывал. Какое-то время я ещё растил их в себе как мог, но они стали погибать от недостатка всего, и я хоронил их в бесплодной почве монотонной и правильной жизни, уничтожая любые свидетельства их присутствия. И я бы забыл о них, если бы не пустота, которая всегда остаётся там, где уже ничего нет.
Изо дня в день, словно преодолевая сопротивление плотного упругого воздуха или невидимого и неощутимого для остальных силового поля, напряжённость которого с каждым шагом возрастала, я ходил в одно и то же учреждение, где мне приходилось оставлять часть своей жизни, принося туда свои мозги, а унося фарш.
По вечерам пальцы живой и реальной безысходности выдавливали мне глаза, и я откладывал все дела назавтра в надежде, что не проснусь, но мне не везло, каждое утро я просыпался, и всё начиналось сначала. Кажется, все мои проблемы только и ждали, когда я открою глаза, чтобы навалиться на меня с новой силой.
Так проходила моя жизнь, которой оставалось всё меньше, но ничего не оставалось после меня, как бы много ни порывался я сделать, и это было самым большим отчаяньем, которое мне доводилось испытывать в жизни. Но что я мог объяснить им? Стены старались не замечать моих страданий, списывая их на мой же эгоизм, и, уж тем более, им не приходило в голову отпустить меня, поскольку лишь собственное благополучие беспокоило их. Они требовали кредитов, ремонта, новой мебели, холодильников, стиральных машин, они хотели всего меня без остатка, как будто у меня, и в самом деле, не было ни малейшего права на свою собственную жизнь. При этом они непрестанно за меня переживали. Стоило лишь мне чихнуть, они тут же начинали интересоваться, не простыл ли я, и упорно не замечали, что внутри меня всё истлело, и теперь там оставалась лишь пустота и тёплый, пока ещё дымящийся пепел. Они часто напоминали мне о том, как сильно любят меня, но отчего-то мне было так плохо от их любви, что хотелось умереть.
Изо всех своих сил я старался быть… быть человеком, и не помню, что бы что-то ещё в этой жизни давалось мне столь тяжело. Но никто не замечал моих трудов, а если и замечал, то, кажется, лишь для того, чтобы посмеяться над их бессмысленностью. С отчаянием и бессилием смотрел я вокруг, но что можно объяснить стенам, которые всё