зашёл в будку и поднёс к уху холодную телефонную трубку. Там была тишина, и я ощутил себя последним живым человеком во всей этой безысходности мира, но если здесь ещё кто-нибудь и оставался, он должен был прийти на этот свет, потому что больше идти было некуда. И я решил ждать. Но в эту ночь, кажется, даже покойники передумали вставать из могил, и там, в бескрайней, разлившейся вокруг тьме, ничего не происходило, она была пуста и безжизненна, и я знал, что погибну в ней, потому что без света во тьме всё переставало существовать.
Только однажды по улице прошла машина, это был старый жёлтый фургон с красной полосой, в нём горел свет, и там были люди, но они не видели меня, а я не рискнул догонять их, боясь захлебнуться тёмной безжизненной пустотой, в которой они скрылись.
От ветра фонарь раскачивался и мерцал, и я боялся, что он вот-вот погаснет. Пару раз его качнуло так сильно, что через выбитые стёкла в будку заплеснуло снаружи немного чёрного непроницаемого вещества. Я посмотрел на часы, ждать оставалось не так много, но что заставляет нас думать, что день обязательно сменит ночь, и что рано или поздно всегда начинает светать? Откуда в нас такая уверенность, и на чём она основана? Лишь на том, что так было всегда? Но ведь всегда, что-то бывает впервые…
Я представил себе, как горожане постукивают и потряхивают свои часы, прислушиваются к их ходу, включают кухонные громкоговорители в ожидании сигналов точного времени, но часы идут, как и шли, и сигналы приходят, а утро нет. И, возможно, когда-нибудь это произойдёт, но, как говорят горожане, не в этот раз. Ночь не то чтобы отступила, но стала, словно, обесцвечиваться, и в том же сером молоке, кривая улица вывела меня к одному из рассекавших эти земли оврагов. По узкому настилу из досок, уложенных вдоль забора над обрывистым склоном, и какими-то переулками, в конце концов, я выбрался к привычным, пятиэтажным домам и только здесь встретил первого человека, потом ещё. Все они были одинаковы и куда-то спешили, но я радовался им как самым близким людям, которых у меня не было.
Придавленный к стеклу я смотрел на неё не моргающим взглядом и, бог знает, как она узнала меня, словно разглядела что-то в моих холодных рыбьих глазах. Она приветливо махнула мне рукой и, кажется, даже хотела что-то сказать, поднеся руку в чёрной перчатке к краешку красивых губ, а потом всё потонуло в скрежете, и нескончаемый и безысходный Город снова поплыл мимо. Я видел её впервые и больше никогда. Я стоял в этом общем оцепенении, сдавленный со всех сторон, и, едва шевеля плавниками, уплывал куда-то в замкнутом, медленно перемещающемся по улицам пространстве.
– Меня нет среди вас, я камень на дне реки…
__________
Как-то незаметно для всех случилось так, что над городом, и без того не видевшим чистого неба, сгустились грозовые тучи. Кажется, начиналось то, что ещё каких-нибудь полгода назад казалось немыслимым, и это было лишним свидетельством того, что, так называемые, «цивилизованные люди» мало чем отличались от людей, населявших Город в его тёмные века.
Если