Ииссах, будь моим Спасителем, заклинаю тебя, и я воскликну в счастье на весь мир: воистину Господи, мой Боже, осанна Тебе во веки веков!
Мирра замолчала, задыхаясь от слез.
Ииссах повернул голову. Прислушался. Потом открыл рот, чтобы что-то сказать, и снова прислушался.
– Кто-то бежит сюда.
Мирра поспешно осмотрела себя, вздохнула о порванном платьице.
Он уйдет, а я дождусь темноты. Стыдно такой попасться на глаза людям.
– Ииссах! – послышался полукрик-полустон.
У скалы показалась Суламитт, изнемогая от усталости, слез и отчаяния.
– Ииссах, – сказала она, – умер твой отец.
Ииссах вскочил, задрожав и оскалив зубы.
– Отец? – спросил он.
– Это ваш отец, – сказал он.
– У меня нет отца! – крикнул он.
– Ииссах, Господь над нами да рассудит тебя, только пойдем домой, заклинаю тебя, – прошептала Суламитт помертвевшими губами.
– Дом? – Ииссах зло рассмеялся. – Это ваш дом. У меня нет дома.
Он короткими звериными прыжками взобрался на скалу и встал там во весь рост, раскинув руки, багровый в лучах заходящего солнца.
– Эге-гей! – захохотал он. – Вот мой дом! Я свободен!
И спрыгнул по ту сторону скалы.
Он продирался сквозь кусты, ломая ветви и не чувствуя их нежелания умирать. И когда кусты оставили его, начался пологий подъем в гору. Жажда движения не оставляла его, лицо горело. Мышцы заработали в едином ритме, толкая тело на вершину Фавора, мозолистые подошвы ног отшвыривали вниз камни и песок.
На вершине он остановился, чувствуя, что сердце вот-вот выскочит из груди.
Небо чернело над ним.
– Отец? – крикнул он, все еще споря. – Кто мой отец?
Что-то тихо пророкотало в отдалении. Ииссах поднял голову, оглядываясь.
Наверное, это череда мелких камешков, незримо осыпаясь, вызвала движение большого валуна с горы.
* * *
Две девушки сидели у скалы, обнявшись, и плакали.
Плакали самозабвенно, как плачут, когда горе в душе поднимается так высоко, что сносит шаткие преграды сознания, и накопившаяся боль изливается свободным и широким потоком.
Слезы их были одинаково солоны и, щека к щеке, представляли одно целое для равнодушных созвездий над их головами.
Но каждая из них оплакивала свое.
Глава пятая Землетрясение
Пространство вновь заужено до размеров собственного тела, но это теперь, повторяясь, только притупляет чувства, а повторяясь многажды, – подавляет их.
То же мелькание света и теней; так же не пошевелить конечностями.
Неритмичные толчки и тряска вновь и вновь подтверждают сознанию реальность телесной оболочки, в которую оно заключено, ибо от них тело болит и ноет. Можно повернуть голову набок. Тогда половину окоема прямо перед глазами занимает темная полоса; такая же полоса – вторую. Лицо, уткнувшись в них, воспринимает кожей сучки и занозы грубых досок. Между ними щель с палец толщиной; за ней мрак, иногда прерываемый приглушенными вспышками света.
Мрак