наш дух, возвышают нас… Лени думает – бросают оземь.
Лени бредёт по ступеням вверх. На втором этаже Штефан Бюхнер устроил свой бесхитростный стариковский быт: кровать, отделённая от кухонного угла перегородкой. Здесь нечего искать – всё на виду. Все сокровища и все лабиринты на первом этаже. Вот где чужой заблудится, пожалуй. Сейчас старик Бюхнер представляется Лени мифическим существом, приставленным охранять несметные богатства и тайну скрытой от зрячих и невидящих глаз обители.
Когда кофе готов, Лени спускается с чашками вниз. Бюхнер, в толстых очках роговой оправы, сидит за большим дубовым столом. Этот книжник с головой нырнул в жёлтое море строк. Лени ставит чашки и пытается разобрать текст. «Сонеты?» – спрашивает она. Бюхнер пару минут молчит, затем, снимая очки, размахивая ими в воздухе, говорит: «Шекспир! Его ведь любил Леон больше всего? Да-а… Как иначе. Великий Уильям Шекспир! Король сонета и драмы!» Лени недовольна: «У тебя одни короли кругом, дедушка». «Так и есть, так и есть…» – смеётся старик. А потом его лицо становится опять суровым. «Я подарил эту бесценную книгу Леону в его последнюю Пасху… Он не стал брать – сказал, что у меня она сохранится лучше. Но иногда он приходил сюда и предавался беседе с Уильямом, закрывался наверху и долго-долго не выходил… На, держи… Лондонское издание, 1640 год. Вряд ли кому-нибудь в наше время так повезёт, как мне. Я всё держал её, не хотел отдавать…» Лени смотрит на фолио, дотрагивается до жёлтых страниц – Леон читал этот том тайком… Он мог взять любой из своей домашней шекспировской библиотеки, но в определённый час души приходил сюда и закрывался наверху…
В комнате Леона другие книги, знакомые Лени с самого детства; несколько совершенно разных изданий сонетов, которые она то брала тайком от брата и хранила под подушкой; то читала, сидя у книжного шкафа Леона, держа книгу на коленях; то наскоро перелистывала, отыскивая по поэтическим строкам ответ на загаданное о себе и Леоне. Лени перебрала каждый шекспировский том, пытаясь ответить на вопрос, который никак не могла сформулировать точнее, чем «душа Леона». Она искала – и не находила. И всё это время одно-единственное фолио, почти что равное по возрасту самому Шекспиру, хранило особенную часть Леона, другие его прикосновения, мысли, порывы… Его одиночество.
Я думаю, дедушка, будет правильно, если эта книга останется у тебя, говорит Лени. Пусть лежит здесь, запрятанная глубоко-глубоко, в ожидании Леона… Может быть, я однажды и приду за ней… может быть…
Штефан Бюхнер вздыхает, заворачивает фолио в плотную бумагу и исчезает с ним в недрах лавки. «Теперь уж никому не отдам…» – вернувшись, говорит лукаво и похлопывает Лени по плечу.
Что-то тягостное всё же есть в букинистической лавке Бюхнера – наваливается, гнетёт, клонит долу непереносимой ношей. Эти времена, имена, собранные под одной крышей – есть в них какая-то опасность. И скоро уже Бюхнер не сможет различить, где