в семнадцать лет, вселила в нее такой ужас, что она отвергала рекомендации доктора Стефански до тех пор, пока не возникла опасность прободения кишечника. Поначалу сужение выводного канала отзывалось лишь легкой болью, и она сократила потребление клетчатки. Ей казалось, что активное лечение – впрыскиваемый в кровь препарат биологического происхождения – устранит наиболее тяжелые симптомы болезни Крона[1]. Так оно и вышло. Но когда воспаление отступило, вокруг стриктуры в кишечнике наросла рубцовая ткань.
– Не вырезайте слишком много! – молила она хирурга, словно он хотел не вернуть ей здоровье, а обокрасть.
Алекс поцеловал ее руку с побелевшими костяшками.
– Все будет хорошо, älskling[2], ты почувствуешь себя намного лучше и сможешь есть значительно больше продуктов.
Да, здравые доводы. Ее не столько пугала потеря изрядного участка тонкой кишки, сколько утрата неотъемлемого права испражняться на унитазе как нормальный человек. Ей доводилось видеть тех, кто вынужден был жить с илеостомией, таская с собой прикрепленные к животу пакеты. Но вот она не могла представить себя на их месте. От одной мысли об этом у нее тряслась голова – до тех пор, пока Ханна не вздрагивала и не бросала на нее сердитый взгляд, недовольно хмурясь, словно она уже взялась портить воздух в комнате.
Сюзетте приходилось снова и снова брать себя в руки, чтобы не пугать дочь. Но несговорчивый разум продолжал свою игру, отказываясь отвлекаться на более радостные мысли в последовавшие за операцией недели.
А если еще одна фистула?
Эти страхи преследовали Сюзетту каждый день с тех пор, как ей назначили операцию. В последний раз свищ появился примерно через шесть недель после срочного хирургического вмешательства. Как-то утром она проснулась, чувствуя себя так, будто всю ночь проспала на кирпичах, которые проглотила накануне: лужа нечистот, ждавшая, когда ее осушат. После операции прошло восемь недель, так что вероятность осложнений пошла на спад. Алекс выдал очередную банальность в духе: «Проблемы надо решать по мере их поступления». Доктор Стефански заверил: «Нет-нет, просто продолжайте делать вливания, показатели воспалительных процессов у вас в норме». Но в голове крутился один и тот же вопрос: а если Алексу придется играть роль сиделки, меняющей грязные, вонючие пакеты в ране, которой не дано затянуться…
В дверь смотровой постучали, вырывая Сюзетту из раздумий. Иногда присутствие врача лишь усугубляло ее душевную травму, но на этот раз речь шла не о ней, а о Ханне. Она же пришла сюда как мать, причем мать заботливая, в отличие от ее собственной. Сюзетта приложила руку к животу, в который будто впились тысячи крохотных иголочек, а когда врач с более седой, по сравнению с предыдущим, головой стремительно переступил порог, заставила себя улыбнуться. Брови у него топорщились во все стороны, а из носа вызывающе торчали волоски, и Сюзетте с трудом удавалось смотреть доктору в глаза.
Он