подождать осени. Осенью начинается новый год, а там и посмотрим, сказал он и добавил: а вообще я тебе завидую, Востриков, у тебя же все есть для того, чтобы быть счастливым, а проблем нет. Проблем Востриков действительно не ощущал. Осенью так осенью, подумал он.
Закончилась весна, прошло холодное лето, началась теплая осень и жена Вострикова изменила ему с осветителем сцены. А потом еще. И еще. Востриков узнал об этом случайно, когда на глаза ему попалось непрочитанная эсэмэска на экране телефона жены – «ОДЕНЬ ЧУЛКИ В ДРУГОЙ РАЗ!!!» и смайлик. Востриков бы не обратил внимание, мало ли что там пишут в эсэмэсках подруги жены – сплошь актрисы и всякие балерины, но слово «одень» внушило смутное беспокойство. Востриков умыкнул телефон и прочитал, запершись в туалете, всю переписку. Читать пришлось долго. Роман жены Вострикова с осветителем был бурный, скорый и сосредоточенный на физиологических подробностях.
Востриков незаметно вернул телефон на место и заперся в ванной уже без него. Он не знал, что делать и как реагировать. С одной стороны, жену он любил, разрушать и корежить ячейку общества тем более не хотел, опять же Томочка. С другой стороны, было обидно. Как мужчине особенно. Не говоря уже о физиологических подробностях.
Вострикову было о чем призадуматься. С женой Востриков прожил вполне себе счастливых пятнадцать лет или дольше, вступив в связь, сожительство и брак на излете первого послеуниверситетского года жизни. Через десять лет родилась Томочка – похожая на жену и Вострикова одновременно. Десять лет большой срок. И Востриков почему-то никак не мог вспомнить чем же они с женой, собственно, занимались и как проводили время без Томочки и этих вечных обязательств перед ребенком. Жена Вострикова тогда только начинала карьеру в местном театре Драмы, где уход декрет совпадал с уходом из профессии, а Востриков особо не настаивал. Востриков даже любил подсчитывать, сколько было бы сейчас Томочке лет, если бы они сразу после женитьбы решили завести детей, как любая среднестатистическая российская семья. На данный момент выходило тринадцать или около того. Подростковый возраст. А подростков Востриков недолюбливал. Так что все вроде вышло отлично. А тут такое.
«С осветителем!» негодовал внутренне Востриков, гуляя с Томочкой по парку за трамвайными линиями. Томочка измеряла глубину парковых луж высотой своих резиновых сапожек под недоуменные взоры бабушек с детьми разной степени пухлости и чрезмерно одетыми. «Ладно бы с режиссером или например известным, заслуженным актером», – страдал Востриков. Перед глазами стояли журнальные развороты с Аленом Делоном, еще актер Александр Абдулов с плаката, что висел в детстве у Вострикова на кухне – молодой, в белоснежной рубашке с кружевом, и еще режиссер К.С. в очках и черной маленькой шапочке, который теперь постоянно мелькал на экране телевизора. «Ну, нет», – подумал Востриков, тут нужен был искуситель серьезный, матерый. Из одиозных и инфернальных режиссеров Востриков знал только Михалкова и Коляду.