вслух: «И чтобы переехать в отдельный дом!»
– Бум! – кремлёвские куранты поставили точку в потоке моих просьб. Ещё совсем немного мы посидели перед телевизором подле пустого стола и легли спать.
Первые девять месяцев XXI века пролетели без малейшего намёка на то, что мои просьбы были кем-то услышаны. Но в октябре 2000 года нам позвонили из заповедника и сообщили, что согласны взять нас на работу и даже предоставят служебное жильё, которое станет нашим, если мы продержимся на рабочем месте не менее десяти лет.
Мы были так рады вырваться из городской квартиры, пожить отдельно. И потому, когда впервые увидели дом, в котором нам предстояло жить и работать, не слишком испугались. Хотя пугаться было чего.
Все виды человеческих отходов в доме и во дворе. Прямо перед окнами кордона возвышалась гора помоев и огрызков, скрепленных слоями цемента. Пол и подоконники были усыпаны следами жизнедеятельности мелких и крупных грызунов. Между окон – толстый мохнатый ковёр спящих мух, сантиметров на десять в высоту. И, как утешение взору, – несколько горстей ярко-оранжевых божьих коровок, решивших переждать зиму в доме. Особенно привлекла раковина с трубой, идущей, как мы предположили, в сливную яму. Эта раковина, собственно, и решила всё дело. Я изрекла роковое да, и мы подписали договор.
Переезд
– Гагарин говорил «поехали» всему человечеству.
– А ребячеству тоже?
По густому октябрьскому снегу пара легковушек и прицеп везли в наш первый, отдельный ото всех дом весь нехитрый скарб. Книги, гитару, пишущую машинку, пачки рукописей, мешок игрушек, поломанный диван, старую, но крепкую софу, маленький телевизор, немного кастрюль и козу Зорьку.
Коза отчаянно пугалась первого в её жизни путешествия, периодически портила воздух и извергала на подстеленную для этой цели клеёнку кучки орешков почти идеальных пропорций. Они шуршали, словно градины, по окну. Довольно долго мы продвигались вдоль железнодорожного полотна. Краснолицый путеец, который открывал нам шлагбаум дороги, ведущий в чащу леса, испуганно отшатнулся, заметив круглые жёлтые глаза козы, изучавшие его через окна «Жигулей».
Дорога по лесу до кордона заняла немногим больше часа. И, едва густое плетение растительности обнаружило прореху поляны, на которой, собственно, стоял дом кордона, случилось то, чего я опасалась на протяжении всей поездки: коза дала течь.
Пока мужчины заносили вещи в дом, я с ужасом оглядывалась вокруг. Огромная поляна, на возвышении которой стоит дом, огороженный забором. В пятистах метрах от забора, через болото, изрытое кабанами – будка лаборатории. Наше рабочее место на предстоящие десять лет. До ближайшего кордона – пять километров по лесу. Будешь кричать – никто не услышит.
Я тут же поэкспериментировала с криком и испугалась ещё больше. Деревья отторгали пробный вопль о помощи. Они играли звуком, извергнутым моей трепещущей душой, как мячиком. Определить, откуда исходил крик, было делом столь же гиблым, насколько страшным и неуютным теперь казалось мне это место.
Октябрьский