горячей, темной массе виднелись зерна и звездочки специй и золотистые дольки апельсина.
Видя его любопытство, Кэт украдкой улыбнулась.
– Надеюсь, вы любите глинтвейн? – обратился Филипп к гостям, задержав взгляд на Саше.
– Не знаю, – вдруг нерешительно пробормотал тот. – Ведь пост все-таки.
– Ах, бросьте! Вы в данный момент находитесь с иноверцами. Так любите?
– Откровенно говоря, никогда его не пробовал.
– Вот теперь и отведаете!
– Ему еще рано пить! – вдруг вскинулся Антон, чем насмешил англичан.
– Помилуйте! Неужто юноше в шестнадцать лет нельзя отведать легкого вина, да еще под присмотром старших? – искренне удивился Филипп.
Взяв полный бокал в руки, Саша задумался, вдыхая острый, пряный аромат.
– Осторожнее, Александр! Бокал серебряный и становится горячим в мановение ока. Не отопьете хотя бы один глоток – не сможете его более ни держать, ни взять в руки…
Сгорая от любопытства, Саша прикоснулся губами к краю бокала и отпил полный глоток.
Тем временем Антон опрокинул в себя бокал целиком. Впрочем, внимание на это обратил лишь доктор Мейерс, окинувший его почти сочувственным взором.
Пропустив в свое нутро жгучий поток, Саша вновь взглянул на стол и обнаружил прямо перед собой раскрытую коробку шоколада, отделанную розовым шелком.
«Ух-ты! От „Жоржа Бормана“, наверное!» – пискнула единственная мысль в разомлевающем мозгу. Все-таки единственный глоток глинтвейна пришелся на совершенно пустой желудок.
– Угощайтесь, мой друг! – Филипп чуток пододвинул коробку к юноше.
Пролепетав «Благодарю!», Саша протянул уже слегка нетвердую руку и взял крупную, гладкую конфету. На вкус она оказалась и сладкой, и самую малость солоноватой, маслянистой и, после горячего напитка, почти прохладной.
Филипп выждал минуту-другую, пока взор юноши чуть прояснился, и продолжил разговор:
– Итак, о неестественности войн и болезней… Лично мое мнение – да и не только мое, но и многих прогрессивных философов, – что в подобных явлениях человечество нуждается не меньше, чем в благополучии и размножении. Не беспокойтесь, мой юный друг, я поясню. Понимаю, мои слова могут показаться жестокой крамолой, но задумайтесь… Если бы по Европе в свое время не прошла череда войн и эпидемий, насколько перенаселена она была бы сейчас.
– Так дело, по-вашему, в «лишних людях»?
– Не беспокойтесь так, мой друг! Разумеется, с субъективной позиции это может показаться жестоким. Но взгляните на дело с исторической точки зрения.
– Да ведь эпидемии уничтожали целые города? Это хорошо для истории?
– Это плохо. Любая чрезмерность есть зло. Но периодические и умеренные войны и болезни как ограничитель человечества – есть благо.
– Умеренные? – опешил Саша. – То есть – когда не весь город вымер?
– Да, – спокойно и ровно